В этом же могильнике было обнаружено погребение мужчины 26–30 лет. Археологи, тщательно изучив его останки, восстановили вероятный ход трагических событий, происшедших на берегах Северского Донца больше тысячи лет тому назад. Молодой воин получил сильный удар по голове, скорее всего, кистенем. Теменная кость была проломлена, случилось внутреннее кровоизлияние и отек мозга. И тогда хирург, которому уже случалось проводить подобные операции, решился на декомпрессивную трепанацию, цель которой — удалить часть кости, чтобы понизить давление при отеке. Он наложил на поврежденное место круглую серебряную пластину диаметром около 23–24миллиметров, игравшую роль шаблона, и, придерживая ее пальцами, острым ножом стал резать кость. Круглое отверстие было намечено и частично прорезано, но что-то не удовлетворило врача, и он, слегка сдвинув пластину, решил увеличить его. Хирург уже наметил новую прорезь, но на этом операция прервалась, — вероятно, больной умер.

Но история на этом не закончилась. Рядом с могилой погибшего пациента археологи нашли могилу самого хирурга. О том, что это был он, свидетельствует лежащая возле него серебряная пластинка-шаблон, в точности совпадающая по форме и размеру с трепанационным отверстием, и ножик, которым это отверстие было сделано. А о том, что смерть эскулапа не была случайной, неопровержимо говорит его голова, отсеченная от туловища и лежащая отдельно. Вероятно, этим убийством родичи пациента хотели умилостивить душу погибшего. Соплеменники позаботились и о том, чтобы в загробном мире врач не мог продолжать свою практику: кисти рук у него также были отрублены и выброшены, по крайней мере, ни одна косточка от них не сохранилась. Правда, хирургические инструменты были уложены в могилу, но, возможно, это сделали не для того, чтобы несчастный врачевал жителей иного мира, а для того, чтобы не соблазнять на подобные операции его последователей в мире земном{292}.

Следы ритуальных убийств археологи находили и в крепостях Хазарии. Например, в Саркеле — хазарской крепости, построенной в тридцатые годы IX века, — в здании караван-сарая, кроме традиционных «закладных жертв» (заложенные в фундамент череп и ноги коня, останки других животных и рыб), археологи обнаружили части женского скелета и череп ребенка. Это не было «строительной» жертвой, потому что яму, в которую уложили расчлененные останки, вырыли уже после завершения строительства (она прорезала обмазку пола). Но функция у этих людей была примерно такой же: им надлежало охранять обитателей дома{293}.

Тут же, при караван-сарае, когда-то была кузница, но потом на ее месте построили жилой дом. Поскольку новшество это могло быть обидным для духа огня, его умилостивили при помощи жертвы: в котлован кузницы бросили расчлененное тело женщины{294}.

Жертвы, приносимые в Саркеле — крепости, сооруженной по прямому приказу кагана{295}, — вряд ли были тайными, идущими вразрез с государственными установлениями. Но не исключено, что жертвователями были не сами хазары, а люди, принадлежащие к другим народам, входившим в состав каганата (известно, что гарнизон Саркела состоял из гузов или печенегов{296}). Во всяком случае, языческие традиции в Хазарии процветали во все периоды ее существования. Когда верхушка каганата приняла иудаизм, эта реформа не коснулась простого населения — по крайней мере, населения, принадлежавшего к другим этносам.

Известно, что в иудаизме человеческие жертвоприношения всегда были категорически запрещены (этот запрет стал одним из краеугольных камней новой религии, когда она выделилась из ранее существовавших семитских культов, и редчайшие случаи нарушения этого запрета расценивались как вероотступничество{297}). Но у правящей верхушки Хазарии не хватило сил, чтобы вмешиваться (или хватило ума не вмешиваться) в религиозную жизнь своих подданных, предоставляя им совершать любые обряды и приносить любые жертвы по своему усмотрению. В каганате существовала очень высокая веротерпимость, которая в целом сохранялась, несмотря на любые религиозные реформы в верхах. А реформ этих было немало, ведь до того, как принять иудаизм, каган и его приближенные были силою оружия ненадолго обращены в ислам. Но об этом — в следующей главе.

С письменностью в Хазарском каганате дело обстоит так же загадочно, как и со многим другим. Еще в VI или VII веках у тюркских племен Центральной Азии появилось руническое письмо на основе согдийского алфавита{298}. Известны обширные надписи, высеченные на стелах в честь тюркского владыки Бильге-Кагана и полководца Кюль-Тегина в поминальных храмах на территории современной Монголии. Прочтены и многие другие центральноазиатские рунические надписи этой эпохи.

Несколько десятков надписей, сделанных тюркским руническим письмом, были найдены и на территории Хазарского каганата. Большая их часть процарапана на каменных блоках крепостей: Маяцкой на Среднем Дону и Хумаринской в горах Центрального Кавказа. Несколько надписей открыто на Нижнем Дону — на костяных обкладках луков из воинских погребений в курганах «с квадратными ровиками»{299}. Также с Нижнего Дона происходят относительно длинные надписи на двух глиняных баклажках{300} — походных флягах, распространенных у кочевников. Баклажки эти хранятся в Новочеркасском Музее истории Донского казачества, но обстоятельства их находки неизвестны. Скорее всего они, как и луки, были найдены в хазарских курганах. Руны процарапаны на нескольких византийских солидах, найденных в «курганах с ровиками».{301}

В известном письме киевских евреев, написанном в X веке, в конце документа стоит дописанная другой рукой короткая руническая надпись. Письмо это было адресовано к зарубежным иудейским общинам с просьбой собрать деньги для их единоверца, оказавшегося в стесненных обстоятельствах и угодившего в долговую тюрьму (он был поручителем по долгам своего брата, которого убили и ограбили разбойники). Киевские евреи собрали большую часть необходимых денег, и узник был отпущен на свободу, но ему надлежало внести еще 40 монет (вероятно, золотых), и он отправился в путешествие по миру, заручившись рекомендательным письмом уважаемых членов киевской общины, в котором подтверждалась его горестная история. Почему-то текст письма завизирован внизу рунической надписью — есть предположение, что она была сделана хазарским таможенным чиновником. По мнению исследователей хазарской письменности Н. Голба и О. Прицака, надпись буквально означает: «Я прочел (это)». Впрочем, многие специалисты считают их перевод произвольным{302}.