Постараюсь теперь вернуться в прикладную область и привести примеры, которые помогут понять некоторые приемы для работы с китайцами.

Важным свойством эгоцентричности является то, что нормальный китаец абсолютно гармоничен.

И как же, подумайте сами, может мучить человека совесть, если он живет в полном ладу с собой? Чтобы совесть росла и развивалась, ей нужна питательная среда, ей нужны рефлексия и толстовщина. У китайцев же этого нет по определению. Какая такая совесть? Что это за зверь?.. Как говорит один мой друг о работающих у него в офисе китайцах, «хоть плюй в глаза — все божья роса!».

При всем при том китайское общество коллективно, иерархично и патернально. Весь китайский социум состоит из ячеек, строящихся и существующих по клановому принципу. И поэтому же в Китае традиционно уважительно относятся к предкам. Как ни удивительно для нас, но один из лучших способов устыдить китайца — воззвать к его родителям.

Моя знакомая из Шэньчжэня была свидетельницей следующей сцены. Едет рейсовый автобус. Водитель останавливается на остановке, открывает двери, выжидает положенное время, двери закрывает и трогается с места. Проезжает некоторое расстояние, и тут молодой человек, до этого дремавший, вдруг просыпается и понимает, что именно на этой остановке ему нужно было выйти. Он вскакивает с места и начинает на весь автобус блажить, что вот, мол, автобус на остановке не остановился, и поэтому ему не удалось выйти, куда катится этот мир и все такое. Водитель автобуса не спеша подруливает к обочине, тормозит, поднимается со своего кресла, выходит в салон и спокойно заявляет: «Зачем ты говоришь неправду? Все пассажиры автобуса прекрасно знают, что я остановился и ждал положенное время. Вот ты сейчас лжешь и таким образом теряешь уважение окружающих. А ведь единожды потеряв уважение, бывает очень трудно вернуть его обратно. И потом, что скажут о твоих родителях, если узнают, что ты огульно обвиняешь другого в том, чего он не совершал? Как смогут они после этого смотреть в глаза другим людям?!» После этой отповеди водитель садится за руль и едет дальше. Парнишка, от стыда красный как рак, молча плюхается на свое место, а на следующей остановке пулей вылетает из салона, стараясь ни с кем не встретиться взглядом.

Обратите внимание на очень важный момент. Чтобы оказаться действенным, внушение должно быть высказано публично. Если бы какая-нибудь бабулька просто сказала вполголоса: «Ай-яй-яй, молодой человек, как не стыдно!» — то, скорее всего, это не возымело бы никакого действия. А порицание, вынесенное перед лицом общественности так сказать, да еще и с упоминанием родителей — вот это да, это сила.

Так что лицо китайца — это, можно сказать, тоже совесть, только совесть не личная, а публичная. Со своей личной совестью китаец всегда договорится — если найдет ее в закромах своей души, — а вот с публичной совестью это сделать гораздо сложнее. Как говорят у нас в России, «если ты плюнешь на коллектив, то коллектив утрется, а если коллектив плюнет на тебя, ты утонешь».

Панический страх перед потерей лица, программируемый жителями Поднебесной в своих детях чуть ли не с младенчества, обусловливает одну из пренеприятнейших особенностей местного менталитета, которая крайне раздражает иноземных коллег: китайцы не признают своих ошибок. Именно поэтому, кстати, бытует представление о них как о тотальных лгунах. Я специально не стал касаться этого аспекта бизнес-отношений с китайцами в предыдущей главе, так как считаю, что непризнание собственных ошибок имеет принципиально иную природу, чем тривиальная ложь, и для эффективной борьбы с этими видами лжи нужно уметь отделять их друг от друга.

Прихвастнуть ради красного словца, ради понтов — это, в понимании китайца, вообще не ложь, это святое. Напарить партнера по мелочи для получения выгоды — это коммерческая хитрость, это сам бог велел. Но, казалось бы, зачем врать там, где нет явной выгоды? Особенно если вранье шито белыми нитками? Однако ложь такого типа в Китае явление массовое, и обычно в том случае, если китаец совершил ошибку и его промах может стать достоянием окружающих.

Большинство известных маркетинговых провалов в истории происходило из-за того, что руководители компаний совершали ошибку при первоначальной оценке своего продукта, переоценивали его значимость для рынка. Так вот: характерная особенность компаний из Юго-Восточной Азии состоит в том, что, даже понимая свою ошибку и наблюдая ее последствия, они продолжали упорно идти к краю пропасти, продолжали вбухивать в продвижение очевидно провального продукта бешеные деньги. Потому что тот азиатский руководитель, который дал добро на ошибочную стратегию, не мог признать свою оплошность, не потеряв лицо перед подчиненными, перед конкурентами, перед социумом. Одна компания-автопроизводитель из Японии больше двадцати лет скрывала наличие дефектов в ранее выпущенных автомобилях, не отзывая их для ремонта. Генеральный менеджер объяснил это тем, что боялся потерять лицо. В конечном итоге по суду компания понесла сумасшедшие убытки. Если же не брать такие глобальные катастрофы, а поискать примеры поближе, на бытовом уровне, то меня очень впечатлило утверждение моей знакомой, преподающей русский язык иностранным студентам, которая говорит, что китайцы никогда не переспрашивают, если им что-то непонятно, — боятся уронить свое достоинство. То есть получается, что люди осознанно действуют себе в ущерб, лишь бы сохранить лицо.

Еще две с половиной тысячи лет назад Конфуций говорил: «Единственная настоящая ошибка — не исправлять своих прошлых ошибок». А китайский писатель уже двадцатого века, Бо Ян, писал: «Китайцы не привыкли признавать ошибки, наоборот, у них находится тысяча оправданий, чтобы скрыть собственные промахи. Чтобы скрыть их, они тратят много сил и энергии, совершая, таким образом, еще большую ошибку». Поэтому если вы вдруг почувствуете, что ваш китайский партнер начинает юлить — не важно, по какому поводу, — имейте в виду: это первый признак того, что он допустил оплошность и всеми силами старается скрыть ее.

Был у меня как-то случай. Ловил я такси, и подобрал меня некий местный Иван Сусанин. Сказал я ему адрес, он многозначительно морщит лоб, достает карту и начинает с умным видом ее разглядывать. Я ему — ни чжидао ма, мол, знаешь, куда ехать? Он в ответ: чжидао, чжидао, еще как чжидао! А я вижу — нет в нем уверенности, глазки бегают. Ну ладно, думаю, вроде клянется, что сообразил, если что — сам подскажу, я-то дорогу знаю. Едем. Поначалу вроде как даже в правильную сторону. Проехал мой таксист один поворот, куда свернуть можно было. Я молчу. Подъезжаем ко второму возможному повороту. Я ненавязчиво интересуюсь: не желает ли уважаемый товарищ водитель повернуть в нужном нам направлении? Он что-то бурчит себе под нос и, как Шумахер, топит педаль газа. Ладно, думаю, может, забыл заранее в нужный ряд перестроиться — не беда: там впереди еще одной улочкой можно проехать. Заблаговременно говорю ему: шифу, на следующем перекрестке налево! Даже пальцем показываю и рукой перед носом машу, траекторию поворота в воздухе изображаю. И что же вы думаете? Этот Сусанин (теперь понимаете, почему я его изначально так обозвал?) проезжает перекресток по прямой, останавливает свою колымагу метров через сто и заявляет: я поломался. Я сижу, упорно делаю вид, что не понимаю по-китайски. Тогда он глушит двигатель, выходит из машины, открывает капот и начинает будто бы ковыряться в движке. Делать нечего, пришлось мне выползти, перейти дорогу и поймать другое такси, в обратном направлении. И едва я уселся в другую машину, мой Сусанин быстренько захлопывает капот, сигает за руль и с проворотом, аж дым из-под колес, улетает.