За первою бойницей далеко внизу взору его предстал осенний лес, в золоте и багрянце, слегка почерневший от дождей. Он тянулся во все стороны до самого горизонта. Небо было укрыто иссиня-черными тучами, и в незастекленное оконце веяло холодом и сыростью. Баламут смерил взглядом ширину бойницы и вздохнул. Увы, в нее не протиснулся бы и трехлетний ребенок.

Он повернулся и направился к другой стене, делая вид, что не замечает ненавидящего взгляда, которым провожал его обитатель клетки. Когда же Баламут с разочарованным видом отошел от второй бойницы, за которой увидел тот же самый пейзаж, человечек-птица презрительно фыркнул.

— Не сбежишь, — промурлыкал он вслед Доркину, не скрывая злорадства. Никуда не денешься, дурак. И стражу обольстить тебе не удастся, как ты, возможно, надеешься. На здешних молодцов не действуют остроты, над которыми смеются короли.

— Мне и самому давно уже не до смеха, — равнодушно заметил Баламут. А ты, похоже, немало обо мне знаешь.

Он приник к следующей бойнице.

— Я знаю все! — гордо заявила невыносимая тварь.

— И поэтому ты здесь?

Баламут пытался просунуть хотя бы голову в узкую щель, ибо за ней можно было разглядеть кое-что поинтересней — кусочек крыши, над которой возвышалась башня, — но голова и та не пролезала. Должно быть, поэтому вопрос его прозвучал совсем уж безразлично.

— Да, будь ты проклят! — раздражившись, крикнул человечек-птица. Именно поэтому!

— Что ж, это должна быть весьма захватывающая история.

Доркин стряхнул пыль с ушей и направился к последней бойнице, даже не взглянув в его сторону. Тут же находилась и дверь, окованная железом, и, судя по виду из окошка, вела она непосредственно на крышу. Некоторое время Доркин обозревал этот вид — просторная крыша, с четырьмя башнями по углам, покрытая черепицей. Больше ничего. Затем он без всякой надежды потрогал дверь, вздохнул и отвернулся.

— Ни табуреточки, ни хотя бы горсточки соломы, — горестно сказал он, пристраиваясь на полу у стены. — Добрый у тебя хозяин. Щедрый и гостеприимный.

Ответом ему послужило холодное молчание.

— И кормит он своих постояльцев, похоже, желчью и ядом, — продолжал Баламут, поудобнее вытягивая ноги. — Но ты выжил, как я погляжу, на таком рационе. Может, и я выживу.

— Недолго тебе осталось жить, — злорадно сообщили из клетки. Полагаю, денька три, не больше.

— Что ж, значит, мне повезло. В иных случаях лучше быть убитым за ненадобностью. Тебе-то, как погляжу, не пошло на пользу твое всезнайство. Или, может, я не прав, и ты всем доволен? Ты состоишь в шпионах у своего хозяина или просто служишь ему источником знаний?

— Я в плену, как и ты, — оскорбленно напомнил человечек и скрестил ручки на груди.

— Да? И как же ты попал к нему в плен?

Ответом было весьма ядовитое:

— А ты?

— По глупости, — после некоторого размышления ответил Баламут. — И от чрезмерной самонадеянности.

Птицечеловечек смерил его недоверчивым взглядом.

— И ты так легко признаешься в этом?

— А что же еще остается делать? — Баламут усмехнулся. — Ужели врать, что причиной пленения послужила моя необыкновенная осмотрительность? То-то было бы странно! Нет, и на старуху бывает проруха…

— А коварство врага? — сердито осведомился его собеседник. — А сети, сплетенные с применением соблазна?..

— Конечно! — с готовностью подхватил Баламут. — Это само собой! И все же самый мудрый из мудрых и самый осторожный из осторожных может однажды зазеваться, и ничего постыдного в этом нет.

Человечек немного помолчал.

— Ты и вправду так считаешь?

— Ну… себя я, конечно, не могу назвать мудрейшим из мудрых, признал Баламут. — Но я знавал таковых. И своими глазами видел, как достойнейшие мужи клевали на приманку, потому что враг знал, как воспользоваться их слабостью.

Он не стал говорить своему озлобленному товарищу по несчастью, кто именно готовил эти приманки и кто клевал на них, и с любопытством ждал ответа. Удивительный человечек интересовал его в данный момент гораздо больше, чем все, что находилось за пределами башни, ибо выбраться отсюда он покуда не видел возможности. И чутье говорило ему, что единственный, на кого можно возложить хоть какие-то надежды, и есть этот сварливый крылатый малютка. Разговоры с ним, однако, требовали определенного искусства. Все знает, ишь ты! Похоже, одного только не знал — что попадет в клетку. «На его месте, пожалуй, я бы тоже взбесился», — подумал Доркин, бросив на птицечеловечка короткий взгляд искоса.

Малютка задумался надолго.

— Трудно поверить, что тот, кто все знает, способен с открытыми глазами войти в ловушку, — неохотно сказал он наконец. — Но так случилось… должно быть, ты прав, дурак.

Баламут поморщился. Обращение «дурак» ему совсем не нравилось. Однако препираться из-за этого не хотелось, особенно когда только-только забрезжила надежда на взаимопонимание.

— Все знать — никому не под силу, — задумчиво сказал он. — Означает ли подобное твое утверждение, что ты знаешь прошлое и будущее и можешь проникать в мысли других и видеть события, разворачивающиеся вдали от тебя?

— И это, и еще многое другое, — серьезно отвечал крылатый человечек. Я из племени чатури, вещих птиц. В нашем мире хотя бы увидеть одного из нас — и то почитается великим счастьем. А уж чести говорить с нами удостаиваются лишь избранные, те, на кого указывают боги. Да и им мы не открываем всего, что знаем, ибо происходим от райских птиц, и приказывать нам не может никто!

Доркин обдумал слышанное и сказал почтительно:

— Прости меня за дерзость, вещий чатури. Я не знал… в нашем мире о вас и не слыхивали.

В желтых глазах засветилась подозрительность, но чатури на этот раз сдержался.

— Ладно, прощаю.

— Расскажи мне о том, кто держит нас в плену. Мое невежество простирается так далеко, что я даже этого не знаю.

Баламут высказал свою просьбу так смиренно, как только мог. Но номер не удался. Крылатый человечек фыркнул и ядовито ответил:

— Мои знания стоят дорого, шут.

На сей раз сдержаться пришлось Баламуту. Он призвал на помощь все свое самообладание и мирно поинтересовался:

— Чего же ты хочешь в качестве платы за ответ на такой простой вопрос?

— Я хочу только одного — свободы, — с неожиданной яростью сказал чатури, вцепляясь ручками в прутья клетки. — Но не в твоей власти, человек, дать мне ее.

— Давно ты в плену?

— Давно. Тебя еще не было на свете, когда он ухитрился поймать меня. И с тех пор, все эти долгие годы, он дразнит меня обещаниями отпустить на свободу после того, как я отвечу на еще один, всегда еще один вопрос… и вырвав из меня ответ, смеется надо мною.