– Нет. Я не запоминаю имен. Только картины.

– Ладно, и что он хотел?

Худая рука взметается и тревожно пробегается по волосам. Глаза в страхе расширяются, и я не придумываю ничего лучше, чем взять ее руки в свои.

Девочка вздрагивает, но рук не вырывает. По коже вибрацией передается паническая дрожь от Маши.

– Сказал, что, если я не отдам ему двенадцать тысяч долларов, сумму за картину, он заставит меня платить… по-другому.

Охренеть!

Стискиваю зубы и крепче сжимаю дрожащие ладони. А хочется кулаком в физиономию заехать этому ублюдку. По логике я понимаю, что для него она первая кто виноват, но чисто по-мужски я бы приложился.

– А я не понимаю, Дамир, – лепечет моя девочка, – как он может быть уверен, что у него был оригинал, если у него даже документов на картину не было? Наверное, он просто хочет таким способом заработать, только я здесь при чем? У меня нет таких денег!

Из уголков глаз все же снова скатываются слезы, и она отворачивается.

Вот же тварь! Ненавижу людей, решающих, что они могут не разбираясь в ситуации вынести вердикт, а потом еще переломать уйму судеб. Зажиточных бизнесменов, которые играют другими людьми партии в своих жизнях. Таких, как этот Киселев, тьма. А это был именно он, если судить по рассказу Маши. Его заявление у нас бы долго пылилось, если бы не друг Воронина.

Шумно вдыхаю, беря себя в руки. Моих эмоций ей точно сейчас видеть не нужно. Только хуже сделаю.

– Маш, не бойся, – глажу большими пальцами нежную кожу на запястьях, чтобы хоть как-то её успокоить. – Я не дам тебя в обиду. Но ты должна кое-что знать!

Она обязана понимать с чем борется. С чем мы будем бороться! Потому что черт его знает сколько таких картин они толкнули, и кто явится в следующий раз. Не каждый пойдет в полицию, потому что далеко не у всех эти картины оказались легальным путем. А крайний будет кто? Конечно тот, чья подпись на документах!

– Что? – потемневшие от волнения глаза вопросительно впиваются в меня.

– Его картина, скорее всего, была действительно оригиналом.

Маша хмурится.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что ваша галерея проходит по делу с махинациями и контрабандой живописи.

До этого большие глаза расширяются еще сильнее.

– Как это?

– Ну вот так.

– Не может этого быть!

– Может, Маш! У нас уже два заявления от владельцев картин. И думаю, это не предел. Кто-то, а я уверен, что это ваш Ельский, очень умело мутит. Так, что даже ты не в курсе, и доказать что-либо невозможно, потому что он выбирает картины без документов на руках.

Машино лицо меняет сотню выражений за секунду. Профессия давно выработала привычку присматриваться в каждого, даже в невиновного, что я сейчас и делаю. Машинально впитываю то, что демонстрирует ее лицо, глаза, мимика, и окончательно понимаю, что нет – она не в курсе. Слишком многоговорящие ее эмоции. Далеко спрятанное облегчение высвобождается наружу. Не хотелось разочаровываться. Только не в ней.

– Но… но экспертизы провожу я! Если бы они были оригиналом, я бы так и указала.

– Я знаю. Ты честная девочка.

– Тогда как?

– Не знаю. Это мы и пытаемся понять. Скорее всего, он подменивает их. Возможно у него есть связи в интернет магазинах и аукционах. Он делает заявку и, если у кого-то на складе имеется копия заявленной им работы, он ее выкупает. Знаешь, сколько таких подпольных сайтов?

– Нет…

Не удивительно!

– Получается, что ты делаешь экспертизу уже подмененной картины. А оригинал он продает за большие деньги.

– О боже!

Маша вскакивает, но сделав несколько шагов снова оседает на стуле…

– Это получается, что я тоже соучастница?

– Нет, Маш. Ты главная подозреваемая!

Если бы глаза превращались в океаны, сейчас бы я утонул, потому что Маша именно топит меня в полном ужаса взгляде. Она лихорадочно пытается понять и переваривать полученную информацию. Представляю, с каким грохотом разрушились стены ее представления об идеальном месте работы.

Хочется сказать, что все будет хорошо, но пока что я сам в этом не уверен.

– Собирай вещи, Маш, – говорю, чтобы отвлечь девчонку от ступора, в который Маша впала.

– Зачем? – получилось. Она снова возвращается в реальность и окутывает меня полной паники синевой.

– Потому что так будет безопаснее. Поживешь у меня какое-то время.

– Ты думаешь, они вернутся?

– Думаю, да.

Маша медленно кивает. И хоть жить с главной подозреваемой явно не входило в мои планы, оставить ее одну я не могу. Если бы этот мудак сделал ей что-то, я бы разорвал его собственными руками.

– А я не помешаю тебе? – уже встав, спрашивает Маша.

– Нет, Маш, не помешаешь.

Я даже если честно не представляю, как это будет. Если три дня совместного проживания привели нас к поцелую, то чего ждать сейчас?

Ничего, Дамир! Ничего не ждать! Потому что это Маша Белова! Она все еще та же! И причины, по которым ты уехал, не изменились! Ты все еще мент, а она так и продолжает быть дочерью Ивана. И втягивать ее во всю твою полную дерьма жизнь ты не станешь!

– Проходи!

Дамир впускает меня в свою квартиру и сбрасывает обувь.

Поверить не могу в происходящее.

Я снова буду жить с ним под одной крышей. Говорят, мечты сбываются. Сколько раз я представляла, что он снова к нам приедет и мы опять будем сталкиваться в коридоре. Я смогу тихонечко упиваться его присутствием и сходить с ума каждый раз, когда он оказывается ближе положенного. И вот пожалуйста. Хотела, Маш, получай! Только теперь это вынужденная мера. Не думаю, что Дамир очень счастлив оттого, что ему придётся делить со мной квадратные метры.

По дороге домой он меня немного успокоил. Пообещал, что завтра утром объяснит, как мы поступим дальше, и заверил, что пока бояться нечего.

– Спасибо, – отвечаю, ненароком рассматривая скупую мужскую обстановку вокруг.

Голые светлые стены коридора, прохладный ламинат, по которому мы проходим, чтобы остановиться около открытой двери. Как-то с первого взгляда ощущается, что живет он один. Это не должно меня радовать, но почему-то именно так и происходит.

Войдя в комнату, Дамир щелкает выключателем.

– Твоя спальня, – констатирует, опуская мою на скорую руку собранную сумку рядом с кроватью.

Двуспальной, широкой, аккуратно застеленной. Как часто он делит её с кем-то? Вопрос, который должен сейчас возникнуть в самую последнюю очередь, вырывается вперёд и вопит оглушающей сиреной.