Горячий старт, напомнил Тумидус. А вдруг?

Жен и детей Папы с утра выперли прочь, дав указание до вечера не возвращаться. Не в пример Пьеро, эти ушли без особого сопротивления — каких-то три часа скандала с битьем посуды, и брысь, горлопанки! Соседей решили не тревожить: Папа заверял, что сил у него осталось мало, с кошкин чих. Если будет пожар, то отсюда и до забора.

«Ну, сгорит. — Карлик пожал плечами, имея в виду Пьеро. — Вместе с любимым учителем. Эй, Борготта, вот ты бы хотел сгореть вместе с любимым учителем? По глазам вижу, что хотел бы».

Иди в жопу, отозвался вежливый Борготта. Я бы и сам не сгорел, и любимого учителя не потащил бы на Китту. Слышишь, маэстро? Остался бы в больнице как миленький. Я тебе не мямля Пьеро...

«Вот, — кивнул Папа. — А мальчик потащил. И следом за ним потащился. Все, конец дискуссии».

Пьеро вернули и объявили решение. Велели благодарить доброго Папу Лусэро и держать язык за зубами. Парень сказал спасибо, чем и ограничился. У Тумидуса возникло подозрение, что парень подслушивал, но озвучивать свои догадки консуляр-трибун не стал. На месте Пьеро он бы тоже подслушивал. Авантюра, вздохнул Тумидус. Авантюра за авантюрой, одна другой краше. Безумства, за которые я, будь я военным следователем, отдал бы всех участников под трибунал. Все больше людей увязают в этой трясине, рискуют жизнью. Отказаться, что ли? Повернуть назад?

Он знал, что не откажется.

— Папа, они мерцают.

— Кто?

— Не «кто», а «что». Нити антического пучка.

— Да? Никогда бы не подумал.

— Кажется, они перетянуты. Надо ослабить. Светятся, вроде когерент-лучей. Вибрируют. Ага, гудят. В соль миноре. — Маэстро не знал, что заговорил отрывисто, короткими фразами, как человек, занятый тяжелой физической работой. Так берегут дыхание при большом напряжении. — Ворсинки дыбом. Эй, красотки! Куда это вы, а?

— Куда? — заинтересовался Папа.

Карлику показалось, что он присутствует при собственном вскрытии. Лежит на прозекторском столе, а маэстро Карл копается в его потрохах. Что это? Печенка. А это? Кишки. А в кишках? Дерьмо, Папа. Чему еще быть в кишках? Нечасто покойнику выпадает счастье обсудить с патологоанатомом себя самого. Еще реже покойник обсуждает с врачом шанс воскреснуть.

С врачом? С чудотворцем?!

— Куда, говорю?

— В безусловку.

— Куда?!

— Уходят в безусловные рефлексы. Глубоко, не дотянуться.

— Ну и не тянись.

— Ну и не буду. Я корректор процесса, а не инициатор. Ты должен попытаться взлететь сам. Слышишь? Сам.

— Я не могу.

— Должен.

— Не получается.

— Пытайся. Пробуй. Действуй.

— Не могу!

— А я не могу запустить процесс с нуля. Я могу только усилить, изменить, скорректировать. Для коррекции мне нужен материал. Делай!

Это было легче сказать, чем сделать. Маэстро видел, каких усилий стоит Папе попытка взлета. Малое тело категорически не желало превращаться в большое. Антические «басы» напрягались, расслаблялись, пульсировали. Они расходились в разные стороны под всевозможными углами, пересекались друг с другом, связывали пучки в чудовищных, невообразимых сочетаниях. Самовольно, без участия куклы и кукольника, включился вербальный пучок. Папа молчал, маэстро нечего было корректировать, но складывалось впечатление, что Лусэро Шанвури вопит во всю глотку, изрыгая проклятия или выкрикивая молитвы. Три пучка нитей — речь, моторика, выход в волну — пытались войти в целостный резонанс и не могли.

Куклу трясло.

— Гай, вы это видите?

— Да. Я вижу.

Тумидус действительно видел, что происходит с нитями куклы по имени Папа Лусэро. Перед самым началом эксперимента, за пять минут до троекратного согласия клиента, маэстро Карл предложил кое-что необычное. В эксперименте не было вообще ничего обычного, но предложение маэстро поставило в тупик всех, и в первую очередь Гая Октавиана Тумидуса. Боевой офицер, человек действия, Тумидус заранее принял на себя полную ответственность за все возможные последствия. В нынешнем спектакле, где ему отводилась роль даже не зрителя, а случайного прохожего, гуляющего за стенами театра, помпилианец чувствовал себя лишним, бесполезным, бессмыслицей во плоти. Это доводило Тумидуса до бешенства. Он кусал губы, грыз ногти, застегивал и расстегивал верхнюю пуговицу рубашки — и едва не прослушал, что говорит ему маэстро.

«Я подцеплю и вас, Гай. — Старый кукольник улыбнулся. — Вы же дадите мне троекратное согласие?»

«Зачем?» — изумился Тумидус.

«Я никогда бы не рискнул на такое с помпилианцем, чье клеймо находится в рабочем состоянии. Иначе список его рабов пополнился бы на одного человека — вашего покорного слугу. Но вы, Гай, — другое дело. Вы не захотите, а главное, не сможете взять меня в рабство».

«И что с того? Зачем вам две куклы?!»

«Вы не догадываетесь?»

«Я никуда не полечу!»

«Вам и не надо никуда лететь. Лететь будет почтенный баас Шанвури. А мы с вами уже летали — я имею в виду, летали в одном колланте. Я, как невропаст, свое отлетал, но речь о другом. Когда я подцеплю вас, будто куклу, часть связей, соединявших нас в колланте, проснется. Во всяком случае, я на это очень надеюсь».

«Вы хотите воспользоваться этими связями как материалом для коррекции Папы?»

«Нет. Я воспользуюсь вами как наблюдателем. Мне не впервой работать с двумя куклами. Тем более что одна будет фактически зрителем. Я усажу вас на краешек сцены и оставлю в покое. А вы смотрите в оба, Гай! Ваши наблюдения нам потом очень пригодятся. Удача или поражение — мы изучим, разберем, сделаем выводы. Даже если мы проиграем сражение, у нас останется шанс выиграть войну».

«Вы точно кукольник? По-моему, вы штурмовой легат».

«Не вижу разницы, Гай. Вы согласны с моим предложением?»

«Вы нарочно устроили цейтнот? Пять минут на такой важный разговор!»

«Вы хорошо разбираетесь в людях. Вы точно не кукольник?»

«Вы прижали меня к стенке...»

«Это правда. Вы согласны?»

«Да».

«Три раза!»

«Да, да, да!»

Да-да-да, откликнулось эхо патетическим вступлением к симфонии, которую еще только предстояло сочинить.

И вот сейчас, сидя на краешке сцены, Тумидус наблюдал, как Папа Лусэро тужится, пытаясь взлететь. Так борются с запором, пришло на ум грязное сравнение, и консуляр-трибун проклял себя за солдафонство. Он видел, как виртуозно работает с нитями, собранными в пучки, маэстро Карл — поощряет, уточняет, вносит мельчайшие, но существенные дополнения. То, что маэстро имел опыт полетов в составе колланта, а значит, отлично знал, что представляет собой большое тело, позволяло кукольнику безошибочно расставлять акценты.