Восьмидесятилетний Махай-подальше, само собой, не мог отказать в таком пустяке белокурой голубоглазой пятнадцатилетней жене. И даже золота дал Гистриону на проезд к месту жительства! Но Гистрион к месту жительства не поехал, а стал скитаться по южным городкам и аулам, выспрашивая всех о принцессе Кэт и попутно транжиря махайское золотишко по трактирчикам со всяким сбродом, и иногда показывая фокусы на потеху пьяной публике. Ох, видел бы его дед-король, рыцарь и магистр Высшего посвящения ордена Ключеносцев! Да, Гистрион немножко подопустился. Пил вино и дрался кулаками, иногда попадая по чьему-то чёрному лицу, но чаще попадали по его бывшему белому, а ныне загорелому – да, он подопустился, но никогда, слышите ли, дети, ни на минуту он не терял надежды, что найдёт свою принцессу и как рыцарь оставался ей верен, даже в мыслях!

И вот мы видим его в трактирчике, у подножия горы Дидаквили на окраине маленького притулившегося к Южным горам городка Шерше-ля-шейха. Это уже двадцатилетний юноша с тёмно-русой головой и небольшой рыжеватой бородкой, с серыми прозрачными глазами в потрёпанном коричневом камзоле с дырами и в дырявых же штанах. На загорелом лице несколько ссадин, пара зубов выбиты в недавней драке. Сидит на табурете, попивает дешёвое винцо и смотрит на всех с вызовом: попробуй тронь! На спине неизменная побитая обколупленная лютня. Да, вот он, наш Гистрион!

Полдень. Местным балдуинам, дремлющим в разноцветных тюрбанах у трактира под тентом рядом с верблюдами, сорокаградусная жара была нипочём. Заезжих же и захожих северян солнце жгло нещадно. Но в трактирчике журчал ручеёк, обложенный камешками, и было хорошо.

Значит, Гистрион попивал винцо, как вдруг вход из бамбуковых нитей зашелестел, и в трактир вползла голова с рожками, а следом и шея юной жирафихи Ритты. Жирафиха оглядела зал и подмигнула Гистриону, поскольку других посетителей не было. Незнающий подумал бы, что сходит с ума, но Гистрион знал, что так Ритта выпрашивает какую-нибудь еду. А ела она всё подряд, и даже вино пила, но предпочитала не такую дешёвую кислятину, как пил сейчас Гистрион, а подороже и послаще. Унижаться было очень тяжело, Ритта стояла на передних коленях, а она не работала в цирке. «А морда-то у ней такая же несчастная, как у той, на которой Чалтык прилетал, – подумал бывший принц, – а впрочем, у всех у них морды похожи». Он хотел предложить Ритте кусок ещё тёплого лаваша, как услышал звонкий детский крик: «Бей её! Смерть чудовищу!». Жирафа приняла этот возглас на свой счёт, морда у неё стала удивлённой, потом озабоченной, ещё не поднявшись с колен, она повернула её в сторону улицы и тут же получила камнем в висок. Ритта ойкнула, сделала попытку распрямить ноги, но завалилась на ближайший к трактиру пыльный кактус, прямо на острые иглы, и так и осталась прикнопленной к нему, как бабочка на булавке. Карие тёплые глаза её стали потихоньку потухать. А с улицы доносились звонкие голоса:

– Ой, кажись, Ритту убили!

– Это ты Ритту убил?!

– Это из-за чудища Ритту убили!

– Бей чудище! Кидай в неё камни!

Гистрион протиснулся на улицу. Камень, убивший жирафу, предназначался странной фигурке, пытающейся вскарабкаться наверх по почти отвесной скале.

Пять-шесть мальчишек в пёстрых рубахах и овечьих бурых папахах, пытались сбить уродливую фигурку камнями. Один, меньше всех ростом, был в папахе белой и верховодил. Камни ложились то справа, то слева от фигурки, как будто она была заговорена.

– Эй вы, мазилы! – сверху на площадке над головою жертвы появился толстый крупный рыжий подросток – всё лицо в конопушках, – и с ним ещё несколько мальчишек поменьше.

– Мамати пришёл, Мамати! – зашептали мальчишки внизу.

– Вот как надо! – сказал Мамати и поднял над головой жертвы огромный камень. По размеру камня было видно, что Мамати силач. Увидев над собою камень, фигурка вскрикнула пронзительным криком чайки, и сорвалась вниз. У Гистриона кольнуло в сердце так, будто заноза вошла в него, хотя за три года он видел и не такое.

– Ты убил её, противный Мамати! Не дал нам над нею всласть поиздеваться! – крикнул звонкий голосок из-под белой папахи.

– Молчи, Папати! А не то спущусь, и ты убедишься в преимуществе мужчины над жалкой девчонкой! – крикнул рыжий и шустро стал спускаться вниз вместе со своей командой там, где лично Гистрион бы не рискнул.

– Только тронь, какашка коноплястая! – задорно крикнула Папати и сбросила папаху. Сотня струящихся чёрных змеек побежала ей на спину. – Только тронь! – повторила она приближающемуся Мамати и достала из-за голенища красного сапога тонкий кинжал. – Это в твой жирный живот, ублюдок!

Это были единственные отпрыски самых богатых семей города: Папати и Мамати. Эти дети были обручены, но Папати и в страшном сне не могла себя вообразить женою этого конопастого обжоры, а Мамати, конечно, очень нравилась гибкая, подвижная, с жёлтыми рысьими глазами Папати, но он вынужден был делать вид, что презирает её. Неизвестно чем бы закончилась эта встреча, если б Гистрион не наклонился над упавшей фигуркой и это не заметили бы в банде Папати.

– Э, оборванец! – крикнули принцу. – Это наше чудовище!

«Чудовище» лежало неподвижно на животе, одето было в шутовскую хламиду из разноцветных лоскутков. «Наш брат-артист», – подумал Гистрион. Шапка сбилась на правую сторону, а слева из почти облысевшей головы торчал серый от пыли лопух. Гистрион осторожно перевернул лежащего.

– О, Боже Единый и Неведомый! – Нет, не кровь заставила его передёрнуться и отшатнуться. Да, это было настоящее чудовище! Оно лежало на боку, лечь на спину мешал горб. А лицо… это был блин с зияющими чёрными дырами ноздрей вместо носа, брови были как кусты, подбородок острый и свалился на сторону, а то, что казалось лопухом, было настоящим «слоновьим» ухом! Чудище открыло глаза, полные слёз и тоски – заноза шевельнулась в сердце Гистриона, и ему стало больно. А может, больно стало от камня, ударившего его Он схватился за плечо и резко обернулся.

– Эй, оборванец, – с угрозой сказала Папати, все богатства отца которой были как капля в море по сравнению с наследством принца Алекса, – это наша добыча, иди отсюда.

– Вы не трогайте её, посмотрите, она плачет. Неужели у вас нет сердца, девушка? – обратился Гистрион к Папати.

– Ой, ой, сердце! – запричитал толстяк Мамати, комично схватившись за сердце и глянул на лежащую. – Тьфу! Какая уродина! Сейчас меня вырвет! – скривил он конопатую моську. – Погодите-ка, погодите-ка, да это же она утром украла лаваш в лавке Кикимонтано!

– Она воровка? – радостно взвился паренёк из шайки Папати. – Так воровок забивают камнями, таков древний закон! – И пацаны снова взялись за камни.

– О, прекрасная госпожа, – сказал Гистрион, обращаясь к Папати. – Если это правда, что она украла хлеб, позвольте, я его отработаю, только не бейте её.

– О, прекрасная сю-сю-сю-сю! – передразнили из окружения Мамати. Кто-то хихикнул. Папати бросилась на дразнильщика с кинжалом, Мамати перехватил её руку.

– Не стоит, – и он отстегнул дразнившему затрещину. – Как это ты, интересно, отработаешь? – спросил он Гистриона.