Личное счастье представлялось воздушными замками, житейская логика сдувала их легким усилием обыденной рациональности и безопасности ради нашептывала: они столь же зыбки, сколь и прекрасны.

Наталья осталась. Много позже Антон со стыдом вспоминал, как изводил ее сомнениями, неверием в ее силы. Но она как будто этого и не замечала.

Четыре месяца Наташка снимала жилье в пригороде Ленинграда. Он лежал в Институте травматологии и ортопедии имени Вредена, она же то рейсовыми автобусами, то на перекладных ездила к нему из Ольгино. Устроилась на временную работу, только потом он узнал, что мыла подъезды при какой-то жилконторе. Успевала на экскурсии, запоминая слово в слово, было бы чем его удивить и порадовать. За окнами палаты было серо, но Антон видел город ее глазами. Наступила долгожданная выписка. Ему принесли два пакета с личными вещами. Потянув за тесемочку, Антон обнаружил совершенно новый костюм. Наталья приготовила к этому дню все новое, вплоть до белья.

Медсестра помогла повязать галстук, вручила ему ореховую палку – в какой уж комиссионке Наталья ее купила, оставалось только догадываться. Рукоятка, инкрустированная серебром, была потемневшей от времени. Он прикинул в уме, чего это могло ей стоить, представил, как она во всем себе отказывала ради сегодняшнего праздника.

В холле она кинулась к нему счастливая, подхватила под руку, всем видом демонстрируя провожавшим Вреденовским сестричкам свое право на «эту» собственность. Застегнула пуговицу на пиджаке, подтянула ворот сорочки, а на выходе оглянулась. С мозаичной фрески на нее ласково глядела Богородица. Она склонила голову, будто женщины друг друга поняли, помахала рукой ей и улыбающимся сестрам, а Антон вдыхал запах короткого лета. Их ожидало такси.

– Едем в ресторан! – с гордостью заявила она.

Шофер нарочно катал их по стрелке Васильевского острова, Антон узнавал места, больше известные по фотографическим карточкам «Открытых писем». На канале Грибоедова Наталья попросила остановиться. Подвела к крылатой львице и сказала:

– Тебе решать дальше. Инвалидность еще не значит жить инвалидом.

Забрала у него палку, подставив свое плечо. Тяжело опираясь, он шел уже не по больничным коридорам, а по мостовой города. Они спустились по ступенькам к темной воде канала. Из букетика незабудок, что она сама же купила для Антона, Наташка сплела крохотный веночек и пустила по течению.

– Знаешь, а в Несвиже под Иванов день девки на таких вот веночках гадают о будущем.

– Пусть этот плавает здесь. Захочешь, в Несвиже даже лучше сплету.

– Ты что-нибудь загадала?

– Чтоб ты на другой не женился.

– Других крыльев мне и не надо.

Антон поднял голову к постаменту и подмигнул каменному грифону у ограды.

Они прошлись по Невскому, спускаясь в сторону Адмиралтейства, миновали небольшую площадь. Наташка начала взахлеб рассказывать об Александринке. Так, незаметно, она подвела его к ступенькам в полуподвал, вывеска над входом гласила: «Кавказский ресторан». Антон чувствовал в себе такую силу, что чуть было не сдал палку в гардероб.

Их проводили во второй зал. Наташка выбрала уютный столик в углу, где они могли быть неприметными. Меню выбирала она сама. Но на винах забуксовала. Непроницаемым взглядом ленинградских сфинксов на Антона в ожидании уставился официант.

– «Саперави», будьте любезны.

Бутылка красного вина появилась раньше бифштексов. Наталья, лишь немного ковырнув салат, отхлебнула из бокала и раскраснелась. Но и Антон то ли надышался свежестью, то ли устал с непривычки от пешего хода – вино ударило в голову, горячо растеклось по жилам. Затихла боль в натруженной протезом ноге. Он вышел из-за стола, обошел его кругом, склонил голову. Отросшая грива волос упала черными прядями на лицо. Импозантным жестом он откинул кудри со лба, глаза его светились:

– Черт! Сложно встать на колени!

Антон вытянул из вазочки хилую ромашку, протянул Наталье. Девушка вытаращила на него глазищи, прикрыла лицо ладошками, словно не верила в происходящее.

– Мой дом – твой дом! Будь моею, пэри!

– Только через ЗАГС, – отрезала Наташка, испугавшись собственных слов, она оглянулась.

За соседним столиком гуляли морские офицеры.

– Попал, браток, – весело поддразнил Антона один из них.

Второй пошел к оркестру.

Полилась мелодия, наивно простая, певучая. Одиноко, в центре зала, кружилась в танце влюбленная пара. Они видели только друг друга и слышали только их музыку.

С грохотом брякнулась палка, оставшись у столика. Поднял ее кавторанг, заказывавший музыку, и положил с задумчивой улыбкой к себе на колени. Усатый администратор Шота в дверях зала сказал кому-то из вошедших совсем непонятное:

– Сикхварулиахгвамаглебз…[3]

Антон вел свою легкую спутницу в вальсе. Широкая юбка Натальи вилась у его ног, как крылья диковинной бабочки, занесенной сюда, на берега Балтики, причудливым капризом южного ветра.

Скульптурная группа во главе с задумчивым Куйбышевым и гранитными пионерами в буфиках салютовала приезжим через всю вокзальную площадь. Соцартовская композиция наверняка была задумана градостроителями как вполне закономерный пролог улицы Ленина – центральной городской магистрали, однако, горожанам она была милее тем, что начинала собой одну из самых длинных в мире платановых аллей. «Бесстыдницы» – дальние родственницы веселых европейских кленов, называемые здесь чинарами, – собирали на свои густые кроны всю придорожную пыль и, наверное, поэтому частенько оголялись, скидывая с себя даже кору, как зверье в период линьки. Аллея была местом душанбинского променада.

Частенько с наступлением сумерек прогуливающиеся парами, семьями замечали одинокую фигуру высокого черноволосого мужчины. Он быстро шел, чуть припадая на ногу, через весь город. К площади Куйбышева возвращался затемно, под руку с обворожительной женщиной. Совсем юная, она без умолку щебетала, выкладывая в мельчайших подробностях все новости дня; он же слушал, чуть склонив голову набок. Его разноцветные глаза – так казалось со стороны – были полны участия, будто он переживал в эти минуты все случившееся с ней сегодня.

У Наташи Скавронской заканчивались вечерние лекции, ее встречал муж – солидный мужчина, что, в глазах ее сверстниц, в основном незамужних, представлялось чрезвычайно романтичным, особенно эта его легкая хромота. Инженер, несмотря на свой зрелый возраст, оказался для всех ее подружек человеком компанейским. И хотя в глаза его называли по имени и отчеству, за спиной звали – Пиратом, иногда даже в присутствии Наташки. И ей это льстило, так что с легкой руки общительных студенток-филологов прозвище к Антону Адамовичу прилепилось крепко, и скоро его начали так именовать и на службе – в локомотивном депо. Перед сессией девчонки пропадали у Скавронских, благо у них была своя двухкомнатная квартира. Говорили, что Антон получил ее по инвалидности, но те, кто знал его поближе, отрицал это. Аргументом, свидетельствующим обратное, служила история водительских прав Пирата.