Галя попала в список «без вести пропавших».

С моей легкой – а скорее, нелегкой – руки. Сначала я ждала, потом звонила, потом проверяла, потом полетела в Москву, поехала в Питер, потом снова ждала. Кричала на кого-то.

Мы виделись с Галей три раза: я восстанавливала ее на факультете. Оформляла бумаги. И слушала, потому что кто-то должен слушать. Кто-то обязательно должен слушать.

Но видела я ее только три раза. А потому могла не узнать ее в толпе. Она тоже могла не узнать меня.

Ее телефоны молчали. А электронный ящик, в котором мы почти дружили, вежливо сообщал мне, что письмо мое получено и ответ будет.

Я старалась думать о хорошем: среди мертвых Гали не было. И среди неопознанных – тоже. Я ездила специально. Я снова могла ее не узнать. Да. Но никого похожего – не было.

Тамара Владимировна написала мне, что она, Галя, – жива. Я соглашалась. Я надеялась.

Я по-прежнему работала в отделе кадров и отвечала за гуманитарные науки. Я по-прежнему подрабатывала редактированием текстов. Когда-то я сама предложила Гале переводить. И мне всегда нравилось редактировать Галины переводы.

А теперь я редактировала Галину жизнь.

…Она могла спастись и потерять память. Добрые люди подобрали ее на обочине и довезли до ближайшей деревни. До Василькова, например.

Мама Дмитрия, конечно, не оставила ее на улице. Но и не отдала в список нашедшихся. Зачем? Кому?

Тамаре Владимировне, может быть, и написала бы. У нее же там, в Василькове, был ноутбук. И Интернет. Зато не было телевизора. И воду набирали в колодце…

Память… Память могла и не потерять. Просто когда так сложилось, случилось так страшно, приняла свое решение: исчезнуть. Другими словами – сбежать.

И опять – Васильково и мама Дмитрия. Потому что бежать ей больше было некуда. Тем более с ребенком.

С Алексеем.

Его тоже не опознали среди погибших и не нашли среди живых. Дмитрий думал, что Галя его просто спрятала. И не волновался даже. Легкий человек: да так да, нет так нет. Перед отъездом звонил и просил меня «держать ситуацию под контролем».

А я – не держу. Я придумываю ее. Прописываю. Разглядываю. Наполняю деталями.

Алексей мог сказать Гале: «Колледж – это же детский дом? Давай нам би миссинг?»

Мог? Или нет? Пять лет вместе – это не кот чихнул. За пять лет плохое забывается. Тем более плохое детское.

Или не забывается? И Галя сказала ему: «А давай…»

И они, не зная ничего, просто уехали. Но не на «Невском экспрессе», а на другом поезде. Плюс еще немножко автобусом. И пешком.

…Там, в Василькове, есть школа. Средняя и действующая. Классы небольшие, по семь – десять человек. Учителей на все предметы не хватает. Англичанки нет уже десять лет. Географию, историю и литературу читает директриса. В школе свой котел. Зимой очень тепло. Есть актовый зал и рояль, случайно списанный с баланса сельского клуба. Рояль петербургского фортепианного мастера Эрнеста Хийза. Или Эрнеста Изе. Другое прочтение фамилии. Довоенный рояль, сделанный в Эстонии. Не исключено, что трофейный. Не представляю только, кто и на чем вез бы его в село Васильково?..

И напрасно Тамара Владимировна считает, что у них с Галей разные представления о счастье.

Я уверена, что Галя хотела бы работать в школе. Только в той, которая была бы близко-близко к дому. Чтобы через улицу перейти, за хату сильно пьющей бабы Лены завернуть, потом по правой стороне минуты две ходу. Это если летом. Зимой чуть дольше. Зимы в Василькове – настоящие. Со снегом, с сугробами, с санками. С водкой и самогоном. В Василькове много пьют. Сейчас везде много пьют, но в селе это просто очень видно, а потому страшно.

Зато здесь не нужна обувь. Ну разве что валенки, босоножки и туфли-лодочки, если приедут проверяющие. Кроссовки могут пригодиться. Галя могла бы вести не только английский и немецкий, но и физкультуру… И факультатив для этнических украинцев.

…Или все-таки Страна неродившихся душ? Может быть, Галя и Алексей там? И старик Время просто проспал момент, когда они выскочили за ворота? Но проснулся и вернул их на место?

Бывает же так: рожденные, но не родившиеся?

Нет. Не бывает.

Значит, как ни крути, Васильково. Мама Дмитрия. Школа. Валенки. Рояль. Грунтовая дорога и расстояния, измеряемые днями.

Они там.

Но вот однажды, когда у мамы Дмитрия заглючит Интернет… А он, верное дело, глючит. Связь – ненадежна. Особенно в непогоду. И именно поэтому Галя не дает о себе знать… Хотя когда-нибудь она обязательно захочет. Она или он. Галя или Алексей. Кто-то из них…

И станут искать возможности. Спрашивать по соседям. Нет ли в хозяйстве такой хреновины? «Соль есть, – скажет сильно пьющая баба Лена. – А хреновины и не было такой никогда… Но тетка Шурка говорила, что у ихнего ведьмака – есть. Тока далёко до тетки-Шуриной деревни. День ходу. Если через лес…»

Но что Гале лес, если она захочет появиться на свет? Какое это препятствие? Пустяк. Особенно если одеться тепло и обуться удобно.

Даже быстрее, чем за день, Галя доберется до тетки-Шуриной деревни, найдет дом ведьмака. И тот, открыв замерзшей Гале дверь, скажет, ничуть не удивляясь: «Галечка».

А деревня, мне бабушка рассказывала, отличается от села тем, что в ней нет церкви…

Галя, если тебе не трудно, напиши мне, как только будет возможность! Напиши сразу! Уверена, что Гена даст тебе попользоваться компьютером. Он теперь не жадный.

Очень вас просим, дорогие Галечка и Алешенька, найдитесь. С суффиксами или без, как вам будет удобнее. Найдитесь!

Но связь – ненадежна.

И они не откликаются. Ни молчаливый Клочков, ни воинствующая баба Зина, ни роскошная Клементина…

Они не откликаются, а я бессовестно редактирую их жизни и улыбаюсь профессору Краснобаеву, который снова и снова идет о чем-то советоваться с ректором. Улыбаюсь и передаю привет вечной Касе. Кассандре. Дочери Котовского…

В нашем отделе кадров я отвечаю за гуманитарные науки. Кто-то же должен за них отвечать…

Никто не собирался жить именно так. Ни бабка Люули, ни Костик, ни сербка Зоряна, ни американка Мардж.

Костику всегда было холодно. А бабке Люули (Люське по-здешнему) – тепло. Бабка любила лес. Уходила и пропадала. Костик мог не видеть ее неделю. Или даже две. И самому ему казалось, что никогда он ее не ждал и никогда за нее не боялся.

Бабка Люули искала сампо, хотела намолоть столько хлеба, соли и денег, чтобы хоть каждый день устраивать пиры. Но вместо сампо она приносила клюкву. Клюква пахла больницами, которых Костик навидался из-за частых ангин. И другими больницами тоже. В школе Костика подозревали в отдельности ума. Учителя почти все, завучи и директриса. От тех врачей, что искали в Костике ум, а находили пустой взгляд и молчание, исходил этот запах. И сквозь белые халаты, сквозь улыбки и озабоченные лица пробивались клюквенный цвет и даже форма. И ягода всегда казалась похожей на мешочки с застывшей кровью.