— Я уже переболела ею. У меня иммунитет.

Он вздохнул и ничего не ответил.

— Я читал твое эссе о Чайковском, — сказал он. — Чувствуется, что ты его любишь. А вот я, представь себе, на стороне Мусоргского и «Могучей кучки». Чайковский ближе к Западу. А мы все-таки Восток, православная Русь. Правда, я готов слушать по сто раз его Первый концерт, «Онегина». Но я не могу назвать это русской музыкой. А вот в «Борисе» Мусоргского каждая мелодия, каждая тема полна русского духа, как говорил Стасов.

— Настоящий художник должен быть гражданином мира, а не какой-то отдельно взятой страны, — возразила я. — По крайней мере он должен к этому стремиться. Иначе его искусство будет… местечковым.

В юности я отличалась категоричностью суждений. Как говорит мой отец, обходилась без пастельных тонов.

Я услышала, что он смеется. Меня это завело.

— От музыки твоего Мусоргского за версту несет лаптями и овчинным тулупом, — продолжала я. — И вообще он похож на расписную матрешку. Мне стыдно, что о нас на Западе сложилось какое-то лубочное представление. Твой Мусоргский в этот лубок прекрасно вписывается.

— Какое нам дело до того, как они нас себе представляют? Это их проблемы, а не наши. Почему мы должны ориентироваться на Запад?

— Ты русофил, и этим все сказано. Наш спор бесполезен.

— Ты права. Тем более что я тоже очень люблю тех же Байрона, Шопена, Ренуара. Ты необыкновенная, Саломея.

Я вздрогнула и чуть не выронила чашку.

— Почему ты не починишь пробки? — спросила я, пытаясь говорить спокойно и ровно.

— Свет отключили на всю ночь — тянут новую линию. Могу принести сверху керосиновую лампу. А могу почитать в темноте стихи.

— Не надо, — поспешно сказала я.

— Хорошо, не буду. Ключи от Антошиной квартиры у тебя?

— Мне Тамара их дала. Просила хотя бы через день туда наведываться. — Я помолчала. — Как ты думаешь, может, мне лучше переехать туда?

— Нет! Лучше дай ключи мне.

— Пожалуйста.

— Ты подумала, что я устрою там бордель?

— Я ничего не подумала. Да мне и без разницы.

— Неправда. Потому что мне тоже не без разницы, что происходит с тобой. Мы не сможем скрывать это долго.

— Я… я не смогу жить в обмане, — прошептала я, чувствуя, как внутри все обрывается и куда-то летит. — Мы с ней как сестры.

— Не мы придумали этот мир. — Сергей встал и сделал шаг в мою сторону. — В нем царят жестокие законы, согласен. Но со всем этим бедламом нас мирит любовь. Я люблю тебя. — Он протянул ко мне руки.

— Но я…

— Ты тоже любишь меня. Зачем ты врешь себе?

— Я не знаю, что это такое. Наверное, я действительно…

Он не дал мне договорить. Он стиснул меня так, что я задохнулась. Поцелуи его были нежными и сладкими. Сопротивляться было бесполезно, мне и не хотелось.

— Эта ночь создана для нас. Мы были бы большими грешниками, если б отвергли этот дар, — шептал Сергей. — Мне кажется, что это сон.

…На рассвете поднялся сильный ветер. Я слышала сквозь сон стук веток по окнам, скрип ставен.

Я открыла глаза и все вспомнила. Улыбнулась, потрогав еще теплую подушку рядом. На какое-то мгновение я почувствовала себя счастливой.

«Наверное, ушел к себе, — думала я. — Боже, ведь он муж Тамары!»

Вспомнив это, я почувствовала боль, но не раскаяние.

Я встала и надела халат. Увидела в зеркале, как блестят мои глаза. Ужасно хотелось пить.

Я вошла в столовую и увидела его с порога. Он клал на место телефонную трубку. Во мне вновь пробудилось желание. Я бросилась к нему, повисла на шее, прижавшись всем телом.

— В чем дело? — спросила я. — Ты… ты не хочешь меня?

Он положил руки мне на плечи. Они были холодные как лед и совершенно бесчувственные.

— Она упала в коридоре и сломала шейку бедра. А мы в это время…

Он оттолкнул меня почти грубо, бросился в мансарду. Через несколько минут спустился одетый. Я так и стояла у окна. Мне казалось, я окаменела.

— Я никогда не забуду эту ночь. Я…

Голос его был хриплым. Хлопнула одна дверь, другая…

Не помню, как я одевалась, как ехала в автобусе. Пришла в себя в квартире Антона. Я стояла перед зеркалом и смотрела на свое отражение. У меня было трагическое выражение лица.

Потом я отыскала в баре бутылку с коньяком. Я сидела в ванне с горячей водой, пила коньяк прямо из горлышка и пьяно всхлипывала. Мне было никак.

К вечеру я решила смотаться на Бездорожную и забрать свои вещи. Я хорошо соображала, хотя ноги мои слегка заплетались. Больше всего мне не хотелось встречаться с Зинаидой Никитичной — ведь наверняка придется врать.

Я шла по знакомой улице. Ветер стих, снег ложился на землю бесшумно и мягко. Все вокруг казалось мне слишком красивым и нереальным.

Они сидели за столом. С порога я приняла Полю за Тамару. Я с трудом подавила готовый сорваться с губ радостный стон.

— Где ты пропадаешь, Ларочка? Я уже волноваться начала, — сказала Зинаида Никитична. — Садись скорей обедать. Поля вернулась, а то дом не на кого оставить, — оправдывалась она. — Нам с Сергеем теперь придется каждый день к Томочке ездить, а у него к тому же сессия началась. У Томочки дело плохо: боли сильные и температура подскочила. Сергей собирается к ней на ночь, а то она вскочит с кровати и еще бед натворит.

Я села на край стула, который выдвинул для меня Сергей, уткнулась в свою тарелку. Я старалась не касаться его далеко отставленного локтя. Он заметил это и убрал со стола руки.

— Ты что-то очень бледная, — сказала Зинаида Никитична. — И глаза ввалились. Не переживай, выходим мы Томочку! Правда, Сережа?

Он буркнул что-то неразборчивое, качнул стол, расплескав свой чай.

Молчание казалось мне невыносимым. Жалость к Тамаре боролась во мне с жалостью к самой себе, и когда последняя брала верх, на глаза наворачивались слезы обиды.

«Я тоже могу сделать очень больно, — разговаривала я мысленно с Сергеем. — Ты даже представить себе не можешь, как тебе будет больно».

— Зинаида Никитична, спасибо вам за все. Ваш дом стал для меня родным, — услыхала я со стороны собственный голос. — Завтра Антон вернется. Мы условились, что я переберусь к нему. Я решила сегодня вещи забрать — завтра и послезавтра мне будет некогда.

— Ларочка, родненькая, я так рада за вас! Я тебя давно дочкой считаю. Скучать мы все по тебе будем. Ты уж нас не забывай, пожалуйста. — Она закрыла лицо фартуком и заплакала. — Только куда ты на ночь глядя? Может, отложишь до завтра?

— Нет. Я сейчас уложусь, а на шоссе подхвачу такси.