У входа в редакцию я столкнулась с Сашей Березовским.

— Лариса Николаевна, счастлив приложиться к вашей ручке. — Он прикоснулся губами к моему запястью. — Вы у нас сегодня герой дня — висите на доске редакционного почета. Чудненько сработал ваш нюх. Или же полезные связи.

Он еще раз приложился к моей руке.

«Полезные связи? Похоже, Прокопенко погнали, — догадалась я. — Получается, что я пинаю ногами лежачего…»

От этой мысли мне стало нехорошо. Я вошла без стука в кабинет Антона и села в кресло возле стола, дожидаясь, когда он закончит говорить по телефону.

Наконец он положил трубку и протянул мне обе руки.

— Кто это сделал, Антон?

— А, ты об интервью? Ну конечно же, это целиком твоя работа. Я лишь внес кое-какие коррективы, которые были невозможны месяц с лишним назад. Позавчера состоялось решение облисполкома об отстранении Прокопенко от занимаемой должности.

— Мы должны дать опровержение. Это так мерзко! Что подумают обо мне Прокопенко, ребята из отдела?..

— Прокопенко теперь ноль с минусом, и его мнение никого не интересует. Что касается мнения редакции, то твой материал заслужил одобрение главного. Мы даже собираемся премировать тебя за оперативность. Почему ты такая бледная? — участливо спросил он. — Устала с дороги? — Он открыл дверцу стенного шкафа, налил нам по маленькой стопке коньяка. — За твой успех! Да простят нас генсек и наш главный за то, что мы употребляем алкоголь, да еще в служебное время!

Он протянул мне рюмку, и я машинально ее взяла. Сейчас передо мной был прежний Антон — спокойный, заботливый, самоуверенный. Тот Антон, который мне так нравился в Дюрсо.

— Значит, это сделал ты. Господи, но ведь Прокопенко твой друг. Вы с ним даже на «ты» были.

— Увы, я не мог знать всего. За голову схватился, когда всплыло, что он бросил жену и двоих детей и спутался с какой-то авантюристкой. Ты у меня умница, Лора, — умеешь предугадать на несколько ходов вперед.

— Мы будем давать опровержение или нет? — спросила я, чувствуя, что все мои усилия восстановить истину бесполезны.

Антон обошел вокруг стола и положил руки мне на плечи.

— Лариса, прошу тебя, не делай глупостей. Иначе навсегда закроешь себе дорогу в журналистику. Наша газета опровержений никогда не давала и не будет давать. Ясно? Здесь работают серьезные люди, привыкшие отвечать за каждое свое слово. Понимаю, ты вконец измоталась. Сейчас я скажу Феде, чтобы подбросил тебя домой.

Садясь в редакционную «Волгу», я ненавидела себя — слабую, малодушную, не умеющую постоять за правду.

Я тащилась от калитки до крыльца с минуту. Прежде чем открыть дверь, потопталась на пороге. Потом, собравшись с силами, шагнула в столовую.

— Наконец! Ларочка, дорогая!.. — бросилась мне на шею Тамара. — Как же я по тебе тосковала! Раздевайся, ты, наверное, устала. — Она резко, почти грубо отпихнула меня. — Только не смотри на меня так. Я вся зареванная и растрепанная.

Я повесила куртку на вешалку, стащила провонявший бензином свитер и пошла умываться. Тамара следовала за мной по пятам.

— Ненавижу! Господи, как же я ее ненавижу! — сказала она.

— Кого?

Я изумленно обернулась от раковины.

— Ее!

Она тыкала пальцем в сторону сидевшей возле окна Поли.

— Почему?

— Она молчит и изучает нас исподтишка. Бог ты мой, какая же я злая! Не слушай меня, Ларка. Это все из-за Серого. Пошли ко мне. — Она потянула меня за рукав. — Не могу их всех видеть, не могу!

В мансарде было жарко. Я сняла джинсы и с наслаждением растянулась на покрытой мягким ворсистым покрывалом широкой супружеской кровати. Тамара не стала зажигать света. Ее фигурка мельтешила на фоне большого окна, в которое заглядывало звездное небо.

— Серый уехал, представляешь? Я не переживу эти две ночи… Спи со мной, ладно? Я не буду тебя разговорами мучить. И плакать не буду. Только не уходи от меня.

Она рухнула на колени, уперлась лбом в подоконник и зарыдала. Я молчала, зная: в подобной ситуации слова утешения бессмысленны.

— Не буду, не буду… — Тамара высморкалась в платок. — Серый ко мне всю неделю по пустякам придирался. То вроде бы я играю неискренно, то с мамой грубо разговариваю. Позавчера ночью сказал, что от меня потом разит, и ушел спать к себе в кабинет. Скажи: от меня на самом деле потом воняет? Это от нервов — я несколько раз на дню мою под мышками и спреем брызгаю. — Она с усилием поднялась с колен. — А Полька следит за мной исподтишка и улыбается. Серый сказал вчера, что я лет через пять буду вылитая Поля и что у нас и сейчас с ней много общего. Нет, ты можешь себе представить? Сравнил меня с этой идиоткой. — Она снова забегала по комнате, обдавая меня тяжелым запахом «Черной магии». — Я так разозлилась, что потеряла над собой всякий контроль. Обозвала его кретином и дегенератом. А он смотрел на меня и улыбался. И так — словно в первый раз увидел. Потом он поднялся наверх. Я крикнула ему какую-то мерзость. Он словно не слышал. Спустился в костюме и с сумкой. Сказал матери, что едет на выходные к родителям.

— Он к своим поехал, что же тут особенного? — попыталась я хоть как-то успокоить Тамару.

— Раньше он никогда один не ездил — всегда меня с собой брал. Знал же, знал, что у меня эти дни тоже свободные… В Александровку мы только вместе ездили. Знаешь, там мы в первый раз стали близки… Что он мне тогда говорил! Будто я сошла с картины Боттичелли. Что у меня живот и грудь, как у той женщины, с которой Боттичелли написал свою Весну. Помнишь?.. И еще что любит в женщинах нежную, неброскую красоту… Ларка, а вдруг Серый влюбился?

— В кого?

Я спросила это неожиданно громко и испугалась звука собственного голоса.

— Да мало ли вокруг молодых! Все студентки обожают его — он таким красавцем делается, когда увлекается чем-то. А он всегда увлекается, когда лекции читает. Давай как-нибудь сходим к нему на лекцию. Скорей бы он вернулся!

Я лежала в темноте и думала о том, что во мне нет истинно христианского сострадания. Да, я жалела Тамару, но только разумом. В душе я считала неестественным и даже несправедливым, что этот сильный широкоплечий парень ласкает тщедушное тело Тамары и внушает себе, что испытывает при этом наслаждение. Впрочем, мне-то до этого какое дело?..

Моя жизнь в доме Максимовых временами становилась просто невыносимой. С Сергеем на самом деле творилось что-то странное. Иной день он старался предвосхитить каждое желание Тамары, что называется, на руках жену носил, а то вдруг делался с ней резок, даже груб, цеплялся к каждому слову, уединялся в кабинете, закрывал дверь на крючок. Тамара осунулась, постарела и, казалось, стала еще больше прихрамывать. У Зинаиды Никитичны постоянно тряслись руки, она перебила массу посуды. Разливая чай, она часто проливала на скатерть заварку, что ужасно раздражало Сергея. И только Поля как была, так и осталась безмятежно спокойной. Ее большие словно удивленные глаза то и дело останавливались на ком-нибудь из нас, словно прощупывая. Тамару это бесило, и однажды она чуть не швырнула в Полю хрустальную вазу.