Приказы отдавались не только в устной форме, когда могли быть неверно истолкованы. Их записывали на пергаменте, причем очень подробно. Роджер Хоуден приводит драконовские правила, установленные тем же Ричардом для поддержания дисциплины на судах, отплывающих в Святую Землю:

Подобные указы издавал не только Ричард. Любого солдата крестоносного войска, замеченного в азартных играх, надлежало пороть, раздев донага, в течение трех дней в военном лагере. Моряки отделывались более легким наказанием: поутру их окунали в море.

Правила о поведении на войне были типичны для Средневековья: Ричард II издал свои предписания в 1385 г. в Дареме; Генрих V — в 1415 г. в Арфлере. Эти указы были направлены на защиту мирного населения и духовенства, они запрещали разорение и мародерство. Что касается Генриха, то он желал заручиться поддержкой жителей Нормандии как верных и надежных подданных. Но не все подобные директивы отличались продуманностью. Двадцать лет спустя сэр Джон Фальстаф отдавал приказы о ведении чрезвычайной, неограниченной войны — guerre mortelle, войны на истребление. Он стремился жестоко подавить выступления французских мятежников. Резню и насилие предстояло официально санкционировать, как и полное разложение дисциплины в воинских рядах.

Потеря дисциплины на поле боя могла спровоцировать поражение. Во время любого сражения существовала опасность превращения кавалеристов в безжалостных убийц, топчущих и добивающих разбегающуюся пехоту. Ниже приводится отчет Вильгельма Пуатье о последствиях битвы при Гастингсе.

Мы уже убедились, что рыцарство предоставляло обладателям этого статуса существенную защиту и безопасность, и больше всего доставалось именно бедной пехоте. Но так было не всегда: сам характер войны, отношение к противнику, классовая ненависть, религиозные убеждения, этническая и национальная принадлежность — все это могло самым серьезным образом повлиять на уровень потерь. Филипп Контамин исследует эту степень риска в своем классическом труде «Война в средние века». На Западе, отмечает он, внутриобщинная война, даже с участием знати, могла носить особенно беспощадный характер — в таких случаях пленников ради выкупа брали очень редко. Великий хронист-историк Фруассар неодобрительно пишет о фризах, открыто сопротивлявшихся войскам англичан, французов и фламандцев в 1396 году: они отказывались сдаваться, предпочитая погибать свободными, не брали пленников ради выкупа. Что касается тех немногочисленных пленников, которых они захватили, то они не передавались противнику в обмен на своих. Фризы оставляли их «умирать одного за другим в тюрьме». «А если они сочтут, что никто из их людей не попал в плен к неприятелю, то всех пленников наверняка предадут смерти». Неудивительно тогда, что «согласно общему правилу, — как утверждает Фруассар, — наибольшие потери несет побежденная сторона».

Выяснить подробные списки потерь нелегко, зачастую невозможно, особенно когда уровень потерь очень высок, а подтвердить данные того или иного летописного источника тоже достаточно трудно. Так, убитые в шотландском сражении под Данбаром в 1296 году, согласно утверждениям четырех хронистов — современников тех событий, исчислялись 22 000, 30 000 и 100 000 человек (двое сошлись на самой скромной цифре). И снова приходится говорить о том, что среди павших обычно наибольшего внимания заслуживали дворяне, и по этой причине уровень потерь среди знати известен намного лучше. Сочетание рыцарского кодекса чести и прочных доспехов обычно помогало держать потери среди рыцарей на более низком уровне, поэтому когда в битве при Баннокберне в 1314 году погибло почти сорок английских рыцарей, то это считалось целым событием. К началу XIV столетия потери среди рыцарей и пеших воинов стали расти. При разгроме французов под Пуатье в 1356 году были убиты девятнадцать членов ведущих дворянских семейств, помимо 2000 простых воинов; в резне под Азенкуром погибли почти сто представителей знати (в том числе три герцога), полторы тысячи рыцарей и почти 4000 простых воинов. В обоих случаях уровень потерь для французской кавалерии составил приблизительно сорок процентов. Достаточно сравнить эти потери с результатом битвы при Бремюле в 1119 году, во время которой Ордерик Виталий насчитал всего трех убитых из 900 участвующих в сражении рыцарей. Согласно общему подсчету, в средние века побежденные армии несли потери в размере от двадцати до пятидесяти процентов живой силы.

Изучая последствия битвы при Ватерлоо, Веллингтон обратился к человеческой цене войны, заявив, что «после проигранной битвы самым большим несчастьем является битва выигранная». Средневековые хронисты не всегда были склонны к таким размышлениям, как демонстрирует приводимый ниже живописный отрывок. Его написал арабский летописец, наблюдавший битву при Хаттине в 1187 году, когда Саладин разгромил армию крестоносцев. Эти слова запросто подошли бы к описанию любой батальной сцены Средневековья:

Как мы убедимся ниже, это еще не самая ужасная бойня! Даже реки пролитой крови порой не удовлетворяли победителей.

В центре внимания данной книги судьба лиц, не вовлеченных непосредственно в военные действия: женщин, детей, священнослужителей и пленных. Законы войны в том виде, в котором они существовали тогда, предоставляли защиту этим социальным группам, но в действительности этого зачастую не было и в помине. Jus ad hellum (оправдание войны) либо слишком часто игнорировалось, либо использовалось непропорционально по отношению к jus in bello (законам ведения войны). Эффективная тотальная война в XX веке подвергается всеобщему осуждению, но многие пытаются найти оправдание многочисленным эпизодам массовой гибели мирного населения, таким, как варварские бомбардировки Дрездена и Хиросимы. В этом смысле и средние века мало чем отличались: экономические цели были не менее важны, чем военные, а сила и террор оказывали влияние на решимость противника. В реальности, за исключением сражений эпохи Позднего Средневековья, мирное население всегда оказывалось самым незащищенным в военное время. В отличие от большинства осад и практически всех походов и экспедиций, средневековые битвы представляли собой войну в ее «чистейшем» виде: без женщин и детей; священники присутствовали только где-то на «периферии», вознося молитвы Господу, которого просили принести победу и ниспослать благословение войску. На поле брани присутствовали только сами участники сражения, единственной целью которых было уничтожить, разгромить противника. Если воин сдавался в плен или был схвачен и обезоружен, то его статус немедленно изменялся: он переходил в разряд невоюющих. Это четкое разграничение — теоретически — гарантировало пленнику жизнь. Но безнравственная и кровавая реальность средневековой войны означала, что добровольная сдача или захват в плен не могли считаться железной гарантией безопасности. Всегда подразумевалось, что бросившие оружие вполне могут погибнуть в неразберихе и суматохе битвы. Обуянные жаждой крови победители пренебрегали всякими ограничениями, накладываемыми на них любыми правилами и кодексами, и в пылу сражения порой вовсе не хотели никого брать в плен. В большинстве эпизодов массовой резни, описанных ниже, противостояние сторон имело определенное завершение. И у всех таких эпизодов есть нечто общее: истребление пленников являлось намеренным и заранее спланированным актом, который осуществлялся по недвусмысленному приказу победоносного военачальника. Все эти военачальники, за редким исключением, были королями.