Реакция Эрве носит более утилитарный, практический характер, она непосредственная и традиционная, если выражаться категориями военных подходов, но ее простота не должна умалять ее практичность. Он высмеивает малодушную, с его точки зрения, позицию Раймона: «Не стоит думать, что чужую страну можно покорить милосердием, а не огнем и мечом!» Он убедительно защищает свою позицию. Вражеский род не достоин милости, а «должен покорно склонить головы перед силой оружия и страхом жестокого обращения. Если люди до сих пор горды и непокорны, их следует подчинять всеми доступными средствами, а милосердию здесь не место». Он обвиняет Раймона в «преступном сострадании» и в том, что тот «поддался большому числу врагов». Далее он поднимает вопрос о личной безопасности и делает это более убедительно, чем Раймон: «Сейчас в нашем лагере врагов больше, чем нас самих». Таким образом, опасность грозила англичанам не только со всех сторон снаружи, но теперь она существовала и внутри лагеря. «А что если эти люди смогут вырваться и попытаются завладеть оружием?» Играя на чувстве страха своих солдат, он добавляет, что попади они в руки ирландцев, те не дали бы им ни малейшего шанса на спасение. В конце своей речи он приводит классический вывод, который лежит в основе большинства средневековых зверств, совершаемых во время войн. Эрве Монморанси призывает пленников казнить, чтобы «смерть этих людей внушила страх остальным, а их пример заставил других непокорных преступников воздержаться от будущего нападения на нас».

Неудивительно, что аргументы Эрве оказались весомее: опытные воины внимательно выслушали его и в полной мере осознали главный принцип применения террора. Основная идея этой казни была вполне ясна, и то, что «приведенные в замешательство» ирландцы поняли ее, подтверждается автором «Песни о Дермоте и графе».

Конечно, под большим вопросом остаются и абсолютная точность, и детали этого спора, и намеки на его взаимосвязь с Юлием Цезарем и Александром Великим. Но здесь важно другое: в нем проявляется средневековый склад мышления, не всегда приверженный одному только насилию. Обе стороны спора приводят разумные и практические доводы. То, что Раймон в итоге проиграл, не отвергает автоматически его точку зрения о том, что милосердие служит целям самосохранения: схожая точка зрения не раз побеждала в других эпизодах. То, что в споре одержал верх Эрве, просто отражает сложившуюся военную традицию эпохи. Гиральд Камбрийский обозначает здесь и собственную позицию: «Победители, поддавшись дурному совету, неправильно воспользовались своей удачей, проявив ужасную и бесчеловечную жестокость». Предполагалось, что Гиральд Камбрийский проявит недовольство по отношению к Эрве и возложит на него вину за действия англичан под Уотерфордом. Однако чаще всего политически нейтральные или дружественные наблюдатели происходящих событий вполне терпимо относились к проявлениям таких крайностей. Абсолютная безжалостность полководцев вроде Генриха V, Ричарда Львиное Сердце и многих других редко наносила их рыцарской репутации какой-либо существенный вред. Мы не знаем, что бы случилось, если бы англичане воспользовались увещеваниями Раймона, но совет Эрве уж точно не принес им никакого вреда: к 1171 году Стронгбоу уже был королем Лейнстера. Он добился такого успеха, что английский король Генрих II вынужден был в 1171–1172 гг. направить в Ирландию крупное экспедиционное войско, чтобы подчинить его английской короне.

Хаттин, 1187 и Акра, 1191

В очередной раз перед нами примеры сражений на окраинах расширяющегося христианского мира, где столкновение различных культур и религий должно было, как ожидалось, внести в завоевательные войны оттенок напряженности и суровости. Во время завоевания Иерусалима в 1099 году, ставшего итогом первого крестового похода, летописцы с упоением писали о том, как крестоносцы, устроив массовую резню, стояли по колено в крови истребленных жителей города. С тех пор крестовые походы печально прославилась частыми проявлениями ужасающей жестокости, фоном для которых служил религиозный фанатизм воинов, сражавшихся во имя Бога. И по сей день многие убеждены в том, что религия является причиной многих современных мировых конфликтов. Но реальность такова, что политика использует религию намного чаще, чем религия — политику, и так было всегда, даже в эпоху Средневековья. Религиозный фундаментализм — слишком неполное, недостаточное объяснение для двух зловещих, но во многом типичных эпизодов зверств времен третьего крестового похода. Мрачные события под Хаттином и Акрой неразрывно связаны с двумя выдающимися личностями, которые рассматриваются как выражающие самую суть рыцарства: это Ричард Львиное Сердце и Саладин.

Победа европейцев в первом крестовом походе ознаменовала успех одной из наиболее выдающихся военных кампаний всего Средневековья. Но это была не та победа, которую оказалось легко удержать. Постоянная нехватка живой силы и возрождающийся противник оказывали неослабевающее влияние на государства крестоносцев. Несмотря на образование военных орденов тамплиеров и госпитальеров, в 1144 году крестоносцы потеряли на севере город Эдессу. Это послужило толчком к началу второго крестового похода в 1146–1148 гг. под предводительством французского короля Людовика VII и германского императора Конрада III из династии Гогенштауфенов. Несмотря на то, что поход дал приток столь необходимой на Востоке живой силы, ряды которой, правда, сохраняли более или менее стройные очертания только за счет дисциплины тамплиеров, завершилась эта кампания довольно бесславно под Дамаском.

Государства крестоносцев оставались весьма уязвимыми, а с появлением Саладина и последующим значительным укреплением сил мусульман к 1186 г. под его султанатом, их положение стало и вовсе критическим. Умело используя дипломатию наряду с военной силой, Саладин совершал успешные набеги в латинские земли, причем гарнизоны удаленных замков зачастую сдавались без сопротивления, рассчитывая на его репутацию милосердного победителя. В 1187 году, потеряв немного времени из-за внезапной болезни, Саладин вновь вторгся на территорию латинских государств и теперь уже искал возможность дать решающее сражение крестоносцам. Для подобной стратегии у него имелось несколько причин: во-первых, очень нелегко было поддерживать свои войска в постоянной боевой готовности длительное время, во-вторых, крестоносцы оказались ослаблены серьезными потерями, понесенными в мае того же года. Особенно пострадали воинствующие ордена, и Саладину хотелось поскорее воспользоваться этими слабостями. И, в-третьих, крестоносная стратегия глубокой обороны, при которой они небезосновательно уповали на внушительную силу своих многочисленных замков, делала победу Саладина проблематичной. Чтобы выманить крестоносцев, в начале июля Саладин осадил и захватил город Тивериаду на востоке Галилеи; неприступной оставалась лишь цитадель. Обычно осаждающие всегда опасались оказаться между двух «огней»: идущим на помощь подкреплением и самим осажденным гарнизоном. Но именно на это и рассчитывал Саладин, устраивая ловушку для христиан. Вожди крестоносцев долго спорили о том, что им предпринять. Граф Раймунд Триполитанский, супруга которого находилась в цитадели Тивериады, выступал против отправки освободительного войска, поскольку справедливо считал, что именно этого и хочет Саладин. Он указывал, что на всем пути до Тивериады нет ни одного источника с водой и что этот поход погубит христианское войско. Однако его обвинили в малодушии и поставили под вопрос его преданность святому делу. Таким образом «ястребы» — воинственно настроенные вожди крестоносцев — одержали победу, и крестоносцы заглотили «наживку» Саладина. Освободительная армия под командованием иерусалимского короля Ги Лузиньяна быстрым маршем направилась к осажденной крепости.