Но в тот вечер и его коснулась неясная тревога. Луна светила тускло, вся в белой наволочи, а над лугами неслась песня. И пел её, видимо, табунщик, пасший лошадей:

Матушка, слава богу, выздоровела. Минувшие годы были для неё тяжёлыми. Уже и не надеялась подняться с постели. Но то ли Бог помог, то ли врачи заморские, то ли знахари, но в нынешнее лето она окрепла. Вернувшись домой, Фёдор решил с ней первой поговорить о сватовстве к Елене. Он нашёл матушку в кабинете отца. Она делала запись расходов по кухне и вся углубилась в это занятие. Её по-девичьи нежное лицо низко склонилось над скоро сшитой книжицей, именуемой «едальня». Никита Романович лично следил, чтобы в записях был порядок. Он говорил: «Коль в счету что просчитаешь, то мошною доверстаешь». Похоже, матушка не была создана для этих строгих занятий. Она постоянно что-нибудь «просчитывала». Случалось, Никита Романович корил её за это, но что поделаешь, она была прирождённой княгиней, а женщины в её роду не привыкли вести хозяйство.

Фёдор гордился матерью. Её род потомков Александра Невского отличался благородством осанки и облика и славянской широтой характера.

Она ожидала супруга и, увидев вошедшего сына, расцвела в счастливой улыбке. Мягко очерченные щёки слегка заалели. Она почувствовала озабоченность сына и тотчас осведомилась о причинах заботы в присущей ей, чуть иронической манере:

— Что, сынок? Отщебетали пичужки, лето кончается, пора свадеб начинается?

— Тебе батюшка сказал?

— О чём, сынок?

Настроение у Фёдора упало. Если отец не поговорил с матушкой, значит, он не придал значения их давнишнему разговору. И всё же он с решительностью, свойственной влюблённым, поделился с матёрый надеждами связать свою судьбу с Еленой.

Как захлопотала матушка, как зачастила радостными словами, сыпит ими, словно бисером! Как нежил его слух этот словесный бисер! Как ловил он её слова, вливавшие в него живительную силу!

А она, хваля его выбор, говорила о том, как они с сестрой Ириной Александровной дадут ход сватовству и всё будет любо да мило. Она же возьмёт в дом Елену как родную дочь.

Фёдору бы радоваться нежной заботе матери о его судьбе, но слова её, вопреки её воле, будили в нём тревогу. Почему она говорит о тётушке Ирине и ни слова об отце? И не навредит ли делу тётушкино вмешательство? Забыть ли, как гневался царь на супруга тётушки Ирины — первого боярина, князя Ивана Мстиславского? От отца Фёдор знал, что после нашествия на Москву Девлет-Гирея Иван Мстиславский давал царю повинную запись, где признавался в своей измене: навёл на Москву Девлет-Гирея. А вскоре последовали казни. Головы метали под двор Мстиславского — грозное предупреждение! После этих событий Никита Романович несколько отдалился от свояка, князя Мстиславского. К добру ли ныне затея матушки довериться тётушке Ирине? Надо ли мешать в столь тонкое дело семью Мстиславского?

В минуту этих тревожных сомнений Фёдора неожиданно вошёл Никита Романович. Фёдор смутился, и это не укрылось от отца: о чём-то потаённом толковали мать с сыном. Уж не о сватовстве ли к Шереметевой?

Никита Романович внимательно посмотрел на супругу, отчего она тотчас же вышла в трапезную, которая находилась за дверью в кабинет. В это время дворецкий распоряжался, как накрыть стол для важных гостей (ожидался приезд царевича Ивана), и появление хозяйки было кстати.

— Рад, что нам удалось свидеться. Что долго дома не показывался? — строго спросил Никита Романович. — И службу забросил. Вон Бориска Годунов, чай, слыхал, до рынды[16] дослужился. Где все дни находился?

— Ныне охота удачная выдалась.

— Охота не причина устраниться от дел. Пошто не поехал в Преображенское, как было велено?

В этом подмосковном селе дела давно шли ни шатко ни валко, как выразился сам Никита Романович, и то, что сын ни разу не побывал там, гневило его.

— Я на днях собирался туда выехать...

— Не сказав ни отцу, ни матери? Без советов с управляющим? Пошто себе столь высокую волю взял? Может, ты окольничий? Может быть, боярин?

— Не боярин, но стану им. И понижаться не собираюсь.

— А ведомо ли тебе, Фёдор, что сказано в Писании о таких, как ты: «Необъезженный конь бывает упрям, а сын, оставленный на свою волю, делается дерзким».

— Прости, батюшка, святого праздника ради!

А был день Успения Пресвятой Богородицы. В Москве звонили колокола, накрывались праздничные столы.

— Вижу, матушка тебе большую волю дала. О чём шептался с ней?

Фёдор замялся, чувствуя, что с отцом сейчас говорить не время, но, коль спросили, надобно отвечать.

— Советовался с матушкой о невесте своей...

— Или тебе мало было нашего слова? Или ты хочешь жить не по Божьему изволению, а по безмерному человеческому хотению?!

— Батюшка, ты забыл, каков был сам в мои годы! Ужели увидел мою дерзость в том, что захотел повидать свою невесту? Или я не волен просить тебя, чтобы ты засылал к ней сватов?

— Сватов?! Кто тебе сказал, что у тебя есть невеста? Сам царь удостоил найти тебе невесту. И долго ходить не надо: наши сваты-соседи по имению: Иван Васильевич Шестов...

Фёдор замер в горестном изумлении.

— Батюшка, я не думал о дочери Шестовых...

— Эка важность: он не думал! Твоего помышления никто и не спрашивает. На то родители, чтобы думать загодя.

— Воля твоя, батюшка, на Шестовой вы меня не ожените. Мне по сердцу Елена Шереметева!

— Вижу, мы тебе большую волю дали... Это, значит, ты к ней на свиданки ездил? Далеконько! Таки не устрашился мерить по сто вёрст туда и сто вёрст назад.

— Она ныне тут на хуторе с тётушкой живёт...

— А ты слышал, что древние заповедали нам: «Не прелюбодействуй»? А «всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействует с нею в сердце своём»! Такой-то отчёт ты дашь своей чистой невесте!

— У меня не будет другой невесты, кроме Елены!

Никита Романович усмешливо покачал головой, но на лице его появилась озабоченность.

— Сын мой, я велю тебе сходить к исповеднику. Это дьявол искушает тебя. Об Елене не думай и не тревожь сердце своё. С Шереметевыми я мыслю породниться иначе: дочку нашу, Марфу — как подрастёт, за братца Елениного, Фёдора, отдадим.