– Элис, ты кого пустила? – спросил Даня, уставившись на калачик под одеялом. Променад его освежал и бодрил. Он стоял в прихожей, порозовевший, и от него веяло осенью.

– Это Лекс. Наглый. Ввалился и улегся спать. Трезвый, – оправдывалась я.

– Лекс, – вдруг заулыбался Даня. – Ну конечно. Кто же еще может так нагло занять весь диван и храпеть. А ну вставай, подлец. Ты откуда?

– Отвянь, Данька. Я спать хочу, – пробормотал гость и еще плотнее упаковался под одеялом. Самое удивительное, что Данька как шелковый ушел на кухню и принялся ждать, когда же наконец его величество Лекс соизволит проснуться.

– Он что, «великий» человек? Выглядит обычным придурком, – не унималась я.

– Это же Лекс. Ты ничего не слышала?

– Нет. Он мне тоже намекал, что популярен. Выпендривался, по-моему.

– Он пишет обалденные песни. По-настоящему классные.

– Это редкость, – согласилась я.

– Его даже приглашали играть по клубам, но он совершенно оторванный. Делает что хочет, – восторженно поглядывая в сторону дивана, принялся заливаться соловьем Тестовский.

– Он вообще кто?

– Он играет регги. Вот вечером послушаешь. Там даже КОТ отдыхает. А еще он варит винт.

– Что?

– Винт, это тебе еще рано. Вообще Лекс – очень отвязный кадр. Скучно с ним не бывает. И он меня однажды от ментов отбил.

– Что значит отбил?

– А то и значит. Не дал меня избить. Полез драться. Нас с ним вместе забрали, я уж думал, обоих отдубасят, но он с ними как-то добазарился. Отпустили. Я был в шоке. До сих пор интересуюсь, что ж он им такое сказал.

– Данька, прекрати петь мне дифирамбы, а то девушка совсем в меня влюбится. Что мне делать с еще одной влюбленной девушкой? – продрал глаза Лекс.

– Тебя разбудил мой познавательный рассказ? – ухмыльнулся Данила.

– Куда уж. Послушать тебя, я получаюсь спасителем мира. А на самом деле я сам бы был счастлив, чтобы кто-то спас меня. Бутылочка пива меня бы просто подняла на ноги.

– Похмелье? – поинтересовалась я. – Я думала, ты не по этой части. Мне сказали, что ты по другой...

– Дитя! Ты полагаешь, что наркотики могут сделать этот мир прекрасным?

– Ничто не может сделать этот чокнутый мир прекрасным, – произнесла я.

– Ты думаешь? – вдруг серьезно и пристально взглянул на меня Лекс.

– Уверена, – кивнула я и пошла собираться на гитарный сейшн в переходе.

– Когда вернешься? – спросил Даня.

– Сегодня-завтра. А что? Вам и без меня будет хорошо. – Я почему-то злилась. Непонятно чем, но Лекс меня тревожил. Все в нем казалось неправильным. Все люди, окружавшие меня у Дани, были какими-то жалкими, надломленными, как и я. А вот в Лексе этого нет совсем. Если бы он захотел, то мог бы стать нормальным востребованным специалистом. Киллер, на мой взгляд, из него получился бы первоклассный.

– Детка, я, пожалуй, не прочь прошвырнуться с тобой, – поднялся вдруг с дивана Лекс.

– Зачем? – опешила я.

– Попою. С тобой познакомлюсь поближе. – Он смотрел мне прямо в глаза. Ни стыда, ни вопроса, ни обычной для незнакомых людей опаски в его взгляде не было. Скорее опаска появилась в моих глазах. Все с ним было не так.

– Я пою одна, – уперлась я.

– Да чего ты? Чем тебе Лекс помешает? Ведь послушаешь его! – вмешался Данька.

– Да пожалуйста, пусть едет, – с неохотой пожала плечами я. Совершенно непонятно, почему мне так плохо.

– Ну что, детка? Готова? – улыбнулся Лекс.

– Не зови никогда меня деткой, – взбеленилась я.

– Почему? – удивился он.

– Меня все зовут Элис. Ты будешь звать меня тоже только так.

Он кивнул, натянул свитер, взял гитару и пошел вслед за мной. Мы молчали всю дорогу. Я не хотела его ни о чем спрашивать, хотя нельзя сказать, что мне было неинтересно, кто он, чем занимается. Откуда приехал, куда собирается дальше. Просто говорить я в тот момент не хотела совсем.

– Почему ты молчишь? Ты и петь будешь тоже молча?

– А ты как поешь? Может, ты первый? Данька говорил, что ты гениально делаешь регги.

– Хочешь послушать? – улыбнулся он. Его глаза блестели недобрым огнем. Азарт охотника, вот что это было.

– Можно. Отчего нет, – согласилась я.

Мы добрались до Китая, и он запел. И это действительно того стоило. В целом Лекс был совершенно прав, говоря, что в него влюбляются на всех углах. Его песни – пронзительно верные, красивые минорные регги-баллады – удивительно точно открывали мою душу. И такое, наверное, чувствовал каждый. Они с одинаковой точностью открывали и душу Даньки, и бомжа с вокзала, и душонку подвыпившего клерка, забредшего в наш переход после своей работы. Такие бросали в чехол Лекса крупные купюры и просили повторить. Была у него одна песня, «Любовь в комендантский час». Когда я ее слушала, казалось, что именно так я жила все это время. «Любовь в комендантский час...» Такой и была вся моя любовь. Он пел, и я не могла бы сказать точно – хорошо это или плохо. Эти песни было невозможно забыть. Хотелось, чтобы они никогда не заканчивались. А может, мне это только казалось. Даже наверняка. Но в тот момент, в тот момент. Тогда я подумала, что человек, написавший подобное чудо, просто не может быть мерзавцем. Вернее, он может быть только ангелом.

– Алло, Элис! Чего замерла? Может, теперь ты попоешь? А то я охрип.

– Без проблем, – кивнула я и запела свои жалкие «Осень» и «Музыканта». То есть песни были прекрасными и очень мне нравились поначалу, но со временем так осточертели, что я бы с легкостью выкинула их на помойку.

– Спой «Осень»! – говорили мне по пять раз за вечер, всовывая очередной чирик в чехол. И я пела, уже не находя в этих песнях ничего. Но народу нравилась «Осень», народ ее знал. А вот мои жалкие потуги не воодушевляли даже меня. Я была слишком начинающим музыкантом, чтобы написать стоящую песню. То есть это я считала, что ничего стоящего не могу написать. У меня было песен десять собственного ночного сочинения, но вот так смело и уверенно спеть их, как это проделывал на моих глазах Лекс, я бы не смогла никогда. Моей веры в себя хватало только на то, чтобы изредка на Тестовской подойти к Дане и спросить тихонько:

– Хочешь, я спою тебе новую?.. Ночью написала.

– Давай, – обреченно вздыхал он, а потом долго подбирал слова, чтобы описать свои мироощущения от моего «шедевра».

– Ты знаешь, что-то есть в ней заунывное. Так и хочется пойти и повеситься, – сказал он однажды, а я даже обрадовалась. Это было хоть что-то.

– По крайней мере, цепляет? – с надеждой спрашивала я.

– Однозначно, – с удовольствием кивал Даня, и я отступала от него на время, пока не извергала из себя снова что-нибудь.