стали черными, пока я куколку лепил. Получилось хорошо с самого первого раза – ладный восковой человечек. В груди – углубление, а в нем сердце маленькое, тоже восковое. Подождал, пока он высохнет, застынет. Потом восковика наречь надо было, для этого я его на блюдо белое положил да снизу крест кровью ужа нарисовал. Бормотал над ним слова, дал ему имя мужа этой дамы и к круглой восковой голове фотографию его горячими каплями воска приклеил. Муж выглядел пободрее, чем дама, еще не успел растерять сок жизни, видимо, поэтому и умчался в дальние дали, душу свою из болота спасал. Ничего, воротится, будет ходить, как на привязи. Счастливым это его, конечно, не сделает, скорее, наоборот, вымотает, выпьет остатки сил. Приворот ведь ничего общего к возрождению любви не имеет. Порча это, пусть и под сладкой личиной.

На третий день с восковиком на кладбище отправился.

Все лавры от проделанной работы достались, конечно, Колдуну – мое имя и вслух-то не произносилось. Это его благодарили со слезами на глазах, это ему сунули в руки пухлый конвертик с деньгами. Однако сердце мое пело. На признание мне было плевать, я получил намного больше – пьянящее ощущение, что я могу, у меня получается, во мне тоже есть Сила!

С тех пор я часто работал самостоятельно, и с каждым разом чувствовал себя все более уверенно.

Работа была однообразная, но поначалу казалась завораживающе интересной. Я не думал, что, возможно, поступаю плохо – шел третий год моей жизни в лесу. За это время Колдун мягко утянул меня в дебри собственной этической реальности. Я не испытывал вины, не боялся расплаты – просто работал, бесстрастно, как хирург.

Колдун так говорил:

– Я не понимаю, почему обыватели боятся именно магии и считают ее чем-то дурным. На самом деле и в обычной жизни все влияют друг на друга, манипулируют. Всякие известные женские уловки, пресловутая хитрость бабья – чем не манипуляция? По такому делу даже семинары устраивают, платные, дорогие очень. Обмани его, мол, завлеки, сыграй, притворись. Чем это лучше и честнее приворота? И какая разница, заставить кого-то сделать по-твоему силой характера и убеждения или магической операцией?

Порчи черные, могильные, привороты и темные венчания, переклады и денежные амулеты – все это стало моей жизненной рутиной. Я готовил зловонное варево из болотной жижи, козлиного помета, протухшей дождевой воды и кислого молока – оно пузырилось, наполняло нашу горницу густым смрадом. В кипящую черную жижу я бросал фотографии тех, кого Колдун обозначал как врагов, и варил, помешивая – двенадцать раз против Солнца и двенадцать – по ходу Солнца. Да бормотал над варевом, выдыхал в него слова заговорные.

Наверное, со стороны в такие моменты я не был похож на себя самого, даже голос мой другим становился – скрипучим, как у старика. Как будто бы через меня проходила древняя сила, все отголоски мыслей тех, кто имел темный дар. Ноги мои тяжелели, каждый шаг давался с трудом. Я был каменным изваянием, ожившим памятником, тяжелокрылым ангелом-карателем с огненным мечом.

Практиковал я каждый день – самозабвенно, увлеченно, всего себя отдавая новому занятию. Если не было работы – выбирал книги, которые могли бы пойти на пользу моему мастерству. Колдун только головой качал, он не ожидал от меня такого прилежания и азарта.

Наверное, в те дни впервые в жизни я был абсолютно счастлив. Чувствовал себя на своем месте. Иногда думал о том, как мне повезло – иные и к сорока годам не знают, в чем их судьба, а мне и двадцати не было, и я уже ясно видел путь. Темный путь, опасный, на котором многие сгинули, но мой, совершенно точно мой.

Работы у нас было много.

Как правило, мы страсти чужие обслуживали. Это было так невероятно, так смешно и дико, но большинство людей нуждалось в чуде лишь для того, чтобы свои низменные страстишки подкормить.

Приходит к Колдуну женщина. Лицо серое, глаза запали от слез, кожа под ними истончилась и набухла, как оставленная под дождем тряпица. Молодая вроде бы, но и осанка, и повадки, и, главное, взгляд – старухи. Видно, что червь в ней живет, грызет ее изнутри, со свету сживает, спокойно радоваться солнцу не дает – ненависть глухая, беспросветная, лютая. Ненависть – медленный убийца, как паразит растет в душе своего хозяина, кормит его яркими эмоциями и надеждами, отравляет, а сама разбухает, занимает все пространство в сердце и в итоге становится кривым зеркалом, через которое человеку весь мир преломленным кажется. Клеточку за клеточкой пожирает, сначала все светлое, радостное выедает, потом добирается и до остального – пока человек совсем не зачахнет, не испарится. Трудно жить с ненавистью в сердце, еще труднее от нее избавиться – это паразит, который быстро корнями в мысли прорастает, и ни убеждения, ни внутренний позитивный настрой ему не страшны. Ненависть влияет на логику рассуждений – человек начинает учитывать ее в ходе каждой мысли, отводить ей место отдельное, как почетному гостю на свадьбе.

Те, кто ненависть в сердце своем растят, прекрасно сами понимают, что положение их незавидное. Иногда вспоминают, как светло и легко жилось без нее, как было по-детски радостно, и даже цвета будто бы ярче казались, запахи – острее, а потом сознание как будто бы пелена накрыла. Вот ходишь, покрывалом этим укутанный. Хотят исцеления, мечтают вернуться к состоянию, когда утро беспричинной улыбкой встречаешь. Но самая главная беда в том, что большинство людей считает так: если удалить из жизни объект ненависти, то все пройдет само собою. Ненавидишь соседа, допустим, и вот помирает сосед, и всё, проблема твоя решена. Только вот иллюзия это, причем опасная весьма.

Надо, прежде всего, с сердцем своим разобраться, его вылечить, все мысли злые, как опухоль, вырвать, научиться прощать – пусть и виноватых, пусть и тех, кто не нуждается в добром твоем отношении. Тогда и тяжесть отступит, как туман поутру, и легкость вернется в походку и взгляд, и однажды посмотришь на того, кого ненавидел так долго, и только подивишься себе самому – на что силы души столько лет растрачивал, когда можно было просто взять это и отменить?

Вот и женщина та была из полусъеденных. Еще человек, но уже обреченный, ни о чем, кроме кормления своего паразита, не думающий.

– Порча мне нужна, – сказала она Колдуну. – Черная, смертная. Готова всё отдать за результат.

Колдун редко своих заказчиков о чем-то расспрашивал – этика у него была своеобразная. Он считал, что каждый человек сам творец своей судьбы, сам ответчик за грехи свои. Он и сам – игрок, кукловод с более широким углом зрения на мир, с