Дебендро бросил ее, как бросает шаловливый ребенок слегка надкусанный, еще незрелый плод манго. Но Дебендро не только бросил, он унизил и опозорил ее.

В день их последнего свидания Хира упала в ноги Дебендро и взмолилась:

— Не оставляй свою рабыню.

Дебендро сказал:

— Я столько времени возился с тобой только ради Кундонондини. Если ты устроишь мне встречу с ней, я буду с тобой разговаривать, если же нет — все кончено. Так я плачу тебе за твою гордость. Можешь с этим венцом позора возвращаться к себе домой.

От гнева у Хиры потемнело в глазах. Когда она пришла в себя, то на Дебендро обрушился такой поток ругательств и проклятий, какой способна исторгнуть лишь женщина крикливая и распущенная. Глаза ее налились кровью, брови угрожающе сдвинулись. Дебендро не выдержал и пинками выпроводил ее из обители любовных утех.

Хира — низкая женщина, но Дебендро — просто животное. Так бесславно исчезли обещания вечной любви.

Избитая Хира не пошла домой. В Гобиндопуре жил чандал[45], который торговал лекарствами и лечил только неприкасаемых. Он понятия не имел ни о медицине, ни о лекарствах, но у него имелись такие капли, которые могли умертвить человека.

Той же ночью она подошла к его дому, позвала его и многозначительно сказала:

— Шакал залез ночью в мой дом и съел рис. Я не успокоюсь, пока не убью его. Надо подложить яда в рис, чтобы он съел его и подох. У тебя есть яд. Продай мне такой, что убивает сразу.

Басне о шакале чандал не поверил.

— У меня есть все, что пожелаешь, — ответил он. — Но я не могу торговать этим. Если я продам тебе яд, то попаду в полицию.

— Не волнуйся, — успокоила его Хира. — Об этом никто ничего не узнает, клянусь тебе Кришной и Гангом. Дай мне столько яда, чтобы хватило на двух шакалов, я заплачу тебе пятьдесят рупий.

Чандал, вероятно, понял, о каком шакале идет речь, но не мог побороть искушения получить пятьдесят рупий. Хира сбегала домой и принесла деньги. Чандал подал ей пакет со смертельным для человека змеиным ядом.

Уходя, Хира предупредила:

— Смотри, никому не проболтайся, не то нам обоим несдобровать.

— Что ты, мать! Я тебя не знаю.

И Хира, успокоенная, вернулась домой.

Дома она долго плакала, держа пакетик с ядом в руках, а затем вытерла слезы. «Чем я провинилась, что должна отравиться? — подумала она. — Я не могу умереть раньше того, кто погубил меня, и не стану пить этот яд. Пусть его примет сначала он или его возлюбленная Кундонондини. Сначала я убью кого-нибудь из них, а потом уже отравлюсь сама».

Бабка Хиры — заноза,

Корзина навоза,

Бредет пешком,

Зубы торчком.

Нос крючком.

Бабушка Хиры с клюкой в руке медленно брела по дороге, а ее сопровождала гикающая и пляшущая толпа мальчишек.

Трудно сказать, было ли в этой песенке что-нибудь от желания обидеть ее, но бабушку Хиры она весьма волновала, и на головы мальчишек сыпались ужасные проклятия: она призывала себе в помощь бога Яму и требовала голодной смерти для отцов своих обидчиков.

Только у дверей дома Ногендро старушка избавилась от преследователей, которые тотчас же покинули поле боя, едва завидев черные бороды привратников. Удирая, мальчишки по очереди пели:

Рамчорон Добе,

На ногу ты скор!

Завалился Добе спать,

Карауля двор.

Что ты будешь делать,

Коль залезет вор?

Рамдин Панре с палкой

Шляется всю ночь,

Очень хочет Панре спать,

А уснуть невмочь.

Как увидит вора, удирает прочь!

Лалчанд Сингх танцует славно,

Он, как Яма, ест исправно.

По душе ему еда,

А работа — никогда!

Привратники послали им вдогонку несколько выражений, которых не сыщешь в словаре, и этим дело закончилось.

Бабушка Хиры, постукивая клюкой, подошла к дому доктора, который жил у Ногендро.

— Скажи, отец, где тут доктор? — спросила она, обращаясь к человеку, вышедшему к ней навстречу.

— Я и есть доктор, — ответил он.

— Стара стала совсем, ничего не вижу, годков-то мне уже десятков семь, а может, и девять... Несчастье у меня, господин. Был сын — взял Яма, теперь вот внучка... — Старуха запричитала и заплакала.

— Что у тебя стряслось? — спросил доктор.

Старуха, не отвечая на вопрос, начала выкладывать ему всю свою жизнь, и, когда она со всхлипываниями закончила рассказ, доктор опять спросил ее:

— Чего же ты хочешь? Что у тебя случилось?

Старуха начала было опять с биографии, но, чувствуя, что доктор теряет терпение, переключилась на Хиру, на ее мать, отца, мужа... С великим трудом доктор постигал истину, ибо она тонула в родословной и слезах.

А истина заключалась в том, что старухе требовалось лекарство для Хиры. Хира сошла с ума. Ее мать, будучи еще беременной ею, тоже сошла с ума и через некоторое время умерла. Хира же с детства являлась очень рассудительной, никто не замечал за ней признаков болезни, которой страдала ее мать, но сейчас старухе кое-что кажется подозрительным. Временами, оставаясь одна, Хира смеется, плачет, танцует, иногда кричит, падает в обморок. Старуха просит для нее лекарство.

— У твоей внучки истерия, — подумав, определил доктор.

— Да, да, отец! А от этой «интерии» есть лекарство?

— А как же? Держи внучку в тепле. Я дам тебе касторку. Ты сначала напои ее этим лекарством, а потом придешь за другим.

Доктор был очень ученый человек.

Старуха взяла пузырек с касторкой и снова застучала по дороге клюкой. Навстречу ей попалась соседка.

— Что ты несешь, бабка Хиры? — спросила она.

— Доктор сказал, что у Хиры интерия и дал кестору. Как ты думаешь, пройдет от кесторы интерия?

Соседка долго думала и наконец изрекла:

— Наверное, пройдет. Все в воле Кесты[46]. Его надо только попросить, и он вылечит интерию. Но скажи мне, бабка Хиры, откуда у твоей внучки столько интересу?

Теперь надолго задумалась старуха.

— Молодость все... — наконец прошамкала она.

— Знаешь что, возьми мочу молочного теленка и дай ей попить. Я слышала, что от нее пропадают интересы.

Старуха пошла дальше. По дороге она вспомнила, что доктор говорил что-то о тепле. Придя домой, она развела огонь и поднесла его к лицу Хиры.