– Да, конечно.

– Тогда давайте пройдем туда прямо сейчас.

Не отпуская моей руки, Антон галантно помогает мне подняться со стула, и мы идем в комнату Лиды. Там сыщик четкими, скупыми движениями осматривает по часовой стрелке всю комнату, а также одежду и сумку убитой девушки.

Попутно он рассказывает мне о том, что ему уже успели отзвониться о результатах вскрытия убитой, как и обещали. Провели это действо в спешном порядке с учетом обстоятельств. Труп прямо с места происшествия направили в прозекторскую и «обслужили» вне очереди.

Причину смерти в акте о вскрытии официально указали, как и предупреждали, абсолютно некриминальную – «остановка сердца из-за кардиомиопатии (это слово Антон произносит по слогам), осложнившейся острой сердечной недостаточностью». А если говорить о реальной причине, то это, конечно, огнестрельное ранение, однозначно смертельное. Входное отверстие на спине, пробито легкое, пуля, гуляя внутри рикошетом, прошла через сердце и застряла под правой ключицей. Лида умерла быстро.

Мороз пробегает по коже, когда я слышу эти подробности. Генеральская невеста у меня не вызывала симпатии, но и такой смерти, на мой взгляд, она не заслуживала.

Обыск между тем подходит к концу. Вещей у Лиды немного, вроде бы ничего необычного. Внимание детектива привлекли только лекарства, лежащие в ящике тумбочки. Городецкий снимает наволочку с подушки, вываливает туда содержимое ящика и поворачивается ко мне:

– Скажите, вы ведь учились на химика… А в пилюлях и микстурах вы разбираетесь?

– Если честно, не очень хорошо, но у меня где-то валялся фармацевтический справочник…

– Будьте добры, найдите его для меня.

– Хорошо, постараюсь, – пожимаю я плечами.

– Вот и славненько, – детектив завязывает два угла наволочки узлом, взваливает на плечо эту импровизированную «котомку» с ампулами и таблетками и направляется к выходу из комнаты. – Мы можем идти. Я уже все здесь осмотрел.

– Я могу переселить сюда мужа? – на всякий случай спрашиваю я разрешения у сыщика, точнее, у его спины.

Антон останавливается, поворачивается ко мне, по лицу его пробегает какое-то неуловимое выражение, а потом он коротко отвечает:

– Да, конечно, – и продолжает свой путь к двери.

Но почему у меня остается ощущение, что он сказал вовсе не то, что собирался?

* * *

Я отправляюсь на поиски Фроси. Не застав ее в кухне, спускаюсь в цокольный этаж и захожу в комнату для прислуги, где я поселила домработницу на время ее пребывания за городом. Здесь ее тоже нет.

Постель аккуратно застелена, а сверху на одеяле что-то белеет, похожее на небольшой листок бумаги. Подхожу поближе, беру в руки и вижу, что это лежащая лицом вниз старая фотокарточка, порванная крестообразно на четыре части, а потом снова склеенная. На ней изображен Дед, но такой, каким я его и не видела – моложе лет на тридцать-сорок, в парадной военной форме. На обороте надпись его рукой: «Ефросинье на долгую память». У фотопортрета вместо одного глаза дырка – очевидно в него ткнули чем-то острым, вроде ножниц, а затем попытались аккуратно подклеить прореху с изнанки, но неудачно.

Да-а-а. Вот это страсти, оказывается, бушуют под тихой, скромной внешностью нашей домработницы. Похоже, она переживала по поводу намечающейся свадьбы генерала и медсестры гораздо больше, чем я раньше думала. Интересно, способна ли эта обманутая в своих ожиданиях, настрадавшаяся от униженного существования женщина попытаться уничтожить не только фото, но и того, кто на нем изображен?

Может, она только пыталась отравить генерала, а стрелял в него кто-то другой, и эти две попытки убийства не связаны друг с другом?

Я ломаю над этим голову, поднимаясь наверх. Только сейчас я сообразила, что Фрося может находиться в комнате Деда: теперь, когда Лиды не стало, больше некому присматривать за стариком. И точно: я застаю домработницу именно там, сидящей в кресле у кровати, на которой спит генерал.

Я делаю знак рукой, приглашая женщину выйти в коридор. Бросив взгляд в сторону спящего, она на цыпочках покидает комнату.

Стараясь говорить негромко, я прошу Фросю сложить одежду и другие вещи погибшей сиделки в ее дорожную сумку, обнаруженную под кроватью, освободив шкаф и тумбочку, а заодно постелить свежее постельное белье.

– Это для кого же постель? – спрашивает домработница.

Я на мгновение опускаю глаза, делаю вид, что снимаю с рукава несуществующую соринку и наконец, справившись с собой, чтобы не дрогнул голос, отвечаю:

– Для Карена.

Фрося пытливо заглядывает мне в глаза, а потом вдруг удовлетворенно выдыхает:

– Ну и правильно. Давно пора.

– Что пора? – хмурюсь я.

– Прогнать от себя этого кобеля, – без обиняков заявляет домработница. – Совсем обнаглел. Не раз, когда он в город к Федору Семеновичу по делам приезжал, я в окошко с кухни видела, что его в машине ждала какая-нибудь фифа. Я еще тогда поняла: гуляет без зазрения совести. Но когда он прямо тут, у жены под носом, спутался с приезжей бабой, да еще собственной родственницей, пусть и не кровной – с генераловой дочкой! Все изображал, что работает в кабинете, а сам туда сперва зайдет, потом к нему эта курва Машка шмыгнет, и на замочек-то они закрываются. Я сама пару раз замечала. Они еще в самый первый день, как только все гости приехали, снюхались.

– Что же ты молчала?

– Стали бы вы меня слушать? Небось, не поверили бы.

Я понимаю, что Фрося права. Ей не занимать крепкой, какой-то крестьянской сметливости, основанной больше на интуиции, чем на разуме.

А женщина между тем продолжает:

– Я знаю гораздо больше, чем вы все думаете. Но вы чаще всего не замечаете меня. Я для вас как мебель. А ведь многое из того, что происходит в доме, я невольно вижу или слышу. Я тоже человек!

Последние слова звучат с вызовом. Я удивляюсь: и это наша тихая, забитая Фрося? Что с ней стало? Откуда такая смелость в общении? Воистину, последние события изменили нас всех. Когда-то грозный генерал превратился в жалкую развалину, чуть что хватающуюся за сердце и стенающую по убитой невесте. Теперь уже Фрося чувствует свое превосходство над ним, потому что Дед целиком зависит от ее заботы.

Почему она призналась, что ей известно об изменах Карена, хотя раньше предпочитала держать все в себе? Думаю, в ней взыграла извечная солидарность женщин, обманутых мужчинами. Ей перешла дорогу Лидочка, и буквально в это же время мой муж закрутил роман с Марией. Фрося, скорее всего, посчитала, что это нас сближает и даже ставит на одну доску. Вот, наверное, откуда этот разговор «на равных» и даже чуть снисходительный тон.

Домработница, чувствуя, что я не желаю поддерживать разговор, устало произносит:

– Я обязательно приберусь в комнате после покойницы, но пойду туда минут через двадцать. Просто через четверть часа у Федора Семеновича укол по расписанию. А кто ж его теперь сделает, если не я? – она вздыхает. – Генерал никому теперь, кроме меня, не нужен.