Борис не мог пошевелиться. Так ещё никто его не отвергал. Она была на сто процентов права и имела право быть с кем угодно, желать от жизни то, что ценно ей.

Но его самолюбие было растоптано.

Глава 19.

Самолёт прилетел в холодный и ветреный Красноярск под утро. Озябшими пальцами Анна набрала номер матери:

– Мама... – её душили рыдания, которые она сдерживала последние полдня.

– Нюся, милая, что случилось? – Татьяна Николаевна ещё спала. – С тобой всё в порядке?

– Мама, я могу приехать к тебе? – всхлипывала Анюта в трубку.

Можно было не спрашивать, конечно, мать ждала её всегда. Машина Анны была припаркована на стоянке аэропорта, но ехать она не могла, усталость после двух бессонных ночей давала о себе знать, руки дрожали, голова болела, казалось, туда замуровали колокол.

Бледная, мокрая от непогоды, она вошла в родительский дом. Татьяна Николаевна ужаснулась её виду: у Анны была горячка. Мать начала снимать с неё, обессиленной, одежду. Включила горячую воду, проводила Анну в ванную, стала поливать её, дрожащую, из душа. Она долго направляла струи по её телу и гладила по голове, нежно и ласково, с такой заботой, что внутри Анны словно произошла поломка: ржавый механизм, сдерживающий эмоции, с силой лопнул и невыносимые рыдания вырвались, наконец, наружу. Она так сильно кричала и плакала! Мать никогда не видела свою дочь такой… Сердце её разрывалось от любви и сострадания… Когда Аня успокоилась, Татьяна накинула ей на плечи старый папин банный халат и проводила в спальню.

– Анечка, давай я дам тебе жаропонижающее, ты такая горячая.

– Мамочка, не надо, не переживай, это просто стресс, завтра все пройдёт, – Анюта свернулась калачиком на коленях матери и уснула.

Она проснулась к полудню абсолютно разбитая.

Погода не налаживалась, ветер выл сквозь оконные щели пластиковых окон новостройки. Как хорошо, что есть мама... Анна слышала, как с утра она шуршала на кухне, что-то для неё стряпая. Татьяна вошла в комнату, услышав, что дочь проснулась.

– Нюся, ну что такое?

При виде мамы Анна снова расплакалась. Мать все гладила и гладила её по голове, ничего не спрашивая, ничего не говоря...

Первый раз за последние дни Анна с удовольствием поела. Когда они сидели на кухне и допивали чай, Татьяна, наконец, нарушила молчание:

– Теперь расскажи, что случилось? Опять этот Юргис? – она покачала головой.

– Мама, я такую глупость совершила. Если бы ты знала, что произошло за эти два дня… По поводу Юргиса я так убиваться не стала бы, как ты могла подумать?

– Тогда Борис?

Анна выпучила глаза. Своими чувствами она не делилась ни с кем, кроме Кристины.

– Мам, откуда ты знаешь? – она заплакала, обнимая маму.

– Ой, доченька, я давно все видела, только ты признаться боялась сама себе... Не пара он тебе. Подальше нужно держаться от этих Колосовских, слишком они сложные люди. Боря не полюбит больше никого после Наташи, царствие ей небесное. Ну почему тебя тянет к таким мужчинам? Неужели нет кого попроще?

– Да уж... Меня любит один человек, Отто... Даже жениться хочет.

– Вот! На него и переключись. И не забивай себе голову.

Татьяна стала расспрашивать дочь о доверенности, пришлось рассказать о краже со счетов Колосовских. Мать долго молчала, абсолютно сокрушенная.

– Аня, надо вашу квартиру продавать, пока нет судебного решения. Как только судья вынесет приговор, наложат арест и будут реализовывать на торгах, – деловито подытожила она.

– Мама, откуда ты все это знаешь? – удивилась Анна.

– Смотрю всякие программы по телевизору про суд.

Татьяна была права, и в этот же день, ближе к вечеру, Анна позвонила в агентство недвижимости. Помимо управления акциями, в доверенности Юргиса был пункт, дающий ей право распоряжаться всеми его счетами и недвижимостью.

Вечером она поехала в аэропорт забрать машину, заваленную снегом: зима не унималась в стремлении остаться. Анна любила ездить за рулем. Под легкую музыку она думала, мысли приобретали более четкие очертания, решения принимались верные, не было места никакому авантюризму. При воспоминании о близости с Борисом внезапно накатила волна радости от возможности помнить, кристаллизовать эту ночь в своей памяти. Бабочка в стекле. Зарубка на дереве. Этого больше не повторится, но ей есть что помнить. Не осталось обиды, лишь легкая грусть...

Возникло желание пофилософствовать, поумничать за чашкой кофе, поучить кого-то жизни, но оно разбилось о суровую реальность собственной несостоятельности: учить может лишь тот, кто добился успеха. Снова прилив жалости к себе... Нет, надо подниматься с колен, учиться, ползти снова: пусть она напоминает скалолаза, который взбирается на вершину, раздирает колени и пальцы в кровь, но почва под ним обрушивается, и он снова летит вниз – к началу... Стоит ли вообще без подготовки начинать подъем? Надо научиться оценивать величину скалы, а не лезть необдуманно. Именно так легкомысленно, опрометчиво она влезла в жизнь человека против его воли. И это ей нужно извиняться за вторжение.

Позвонил риелтор с предложением встретиться в офисе агентства. Анна договорилась подвезти документы через час.

В подземной парковке теснились железные кони, выстроенные в правильные ряды. Тишину нарушал лишь звук ее каблучков. Анне показалось, что за ней кто-то наблюдает... Чьи-то жгучие глаза съедали её. Она стала озираться по сторонам, но никого не увидела.

Лифт на десятый… Эту квартиру они с мужем смогли себе позволить через несколько лет работы. Она не радовала Анну и была слишком большой для неё одной. Темный коридор, затем свет… Тихо и безжизненно. Надо сбросить это с себя, как балласт, оставить прошлое в прошлом. Простить, прежде всего, себя. Это сейчас ум трезвый, а в тот момент она не могла поступить иначе. Анна забрала документы и вернулась к автомобилю.

Отъезжающую машину проводил взгляд чужих зорких глаз...

Утром она сама позвонила следователю Семенихину. Рассказала о собрании и своём новом статусе в составе директоров, о намерении продать квартиру.

– Послушайте, вам же не предъявлено обвинение, лично вам. Может, не стоит торопиться с квартирой? Вас вызовут в качестве свидетеля, не более.

– Я точно знаю, что деньги украл Юргис. Аудиторы уже подняли историю счетов, там была его подпись – не экономиста, не бухгалтера, а его. Эти деньги я буду отдавать до конца жизни, не иначе, но по-другому не могу. Город у нас небольшой – я не хочу терять