после них она чувствовала себя наполненной, почти счастливой, ведь между ними существовало нечто главное, глубоко запрятанное, почти сродни инстинкту. Это и было единственным оправданием, которое она придумала для себя.

На самом-то деле Карен понимала, что оправдания нет и быть не может. Но их страсть не прекращалась, не умирала — наоборот, росла, как голод. Иногда Карен, словно волной, накрывало силой этой страсти, и она знала, что готова на все ради встреч с Майком. А о том, как это скверно, она порой забывала.

Как не помнила, зачем тогда вышла в сад. Свет на кухне выключили, и Карен окружала темнота. Здесь, вдали от большого города, небо было угольно-черным. Каллум и Майк ушли из сада то ли в туалет, то ли налить себе еще. Карен села на жесткий садовый стол, стукнувшись копчиком. На глаза навернулись слезы. Билл ее отверг, и как же глупо она себя вела, приставая к нему. Майк решил расстаться — и все в один день. Ей сорок три, сын вырос, и уже нет двадцати лет в запасе, чтобы ждать. И ведь сказал он ей о своем решении только после секса: «Послушай, Карен…» А полчаса спустя уже как ни в чем не бывало обнимал Эли. Он даже не успел смыть с себя запах Карен, ведь Эли не пустила его в душ.

Она заплакала. Темный сад был полон шорохов и вздохов. Потом послышался какой-то звук. Кто-то появился на лужайке. Карен подумала, что это пришел Майк, и у нее будто гора упала с плеч. Он вернулся, все снова хорошо. Глаза ее опухли от слез, было очень темно, и она не различила его лица, только руку и красный джемпер, а еще почувствовала запах его одеколона. Однажды она купила себе такой же, хотя он стоил больше, чем она зарабатывала за неделю, просто чтобы всегда иметь возможность вдохнуть этот запах. Она подарила его Карлу, но тот не пользовался одеколоном, считал, что это не по-мужски. Да и на его бледной коже аромат становился другим. Ведь Карл не был Майком…

Но вот он снова здесь, и Карен обрадовалась: он просто не может без нее жить.

А в следующее мгновение она лежала на животе с неудобно вывернутой шеей, и он тяжело дышал ей в ухо. Никогда раньше такого не бывало. Он задрал ей платье и вошел так грубо, что она закричала от страха и боли — такой же, какую испытала, рожая Джейка. А еще почувствовала, что его руки, как железные тиски, сжали ей горло, и останавливаться он не собирался. Это на самом деле происходило с ней — то самое, чего боятся все женщины с того момента, как у них вырастает грудь. И ничего уже нельзя было исправить…

Глава семнадцатая

— Скажи что-нибудь, родная.

Кэсси смотрела на свои ноги — довольно грязные, с облезшим розовым лаком на ногтях. Надо сводить ее на педикюр. Мы сидели в гостиной, Билл отвел Бенджи на кухню. Я слышала, что они обсуждают дроби. Все удивительно по-семейному, только мужчина на кухне — мне не муж. Да и Майк никогда не приходил домой так рано, в семь вечера.

— Так, значит, папа трахнул ее, — произнесла Кэсси ровным голосом.

Мне не захотелось сделать ей замечание. Ведь мысленно я тоже называла это именно так.

— Милая, мы все очень дружили в университете, и вот они сблизились, и… иногда это повторялось.

О, с каким диким взглядом Карен рассказывала об этом! Будто обладала каким-то тайным, недоступным мне знанием. Будто я — женщина, которая оставалась в стороне, — могла лишь мечтать о чем-то подобном.

— Они годами трахались. Джейку почти восемнадцать! И в университете тоже! Годами, мама!

— Я не знаю, постоянно ли… — начала я, но осеклась, встретившись с дочерью взглядом. Я сама не понимала, почему защищаю Майка. — Это ужасный шок, но, я думаю, папа не знал про Джейка.

— Как он мог не знать?! Он с ней трахался, она родила ребенка, и никаких других папаш вокруг не наблюдалось. Боже, мама! Как же вы оба могли этого не знать?

Видимо, просто не хотели.

— Прости, — сказала я.

— За что? Ты ни в чем не виновата. Это он трахался, а потом отказался от ребенка. Разрушил жизнь Джейка. Никогда у того не было отца, он не знал его. Они всегда жили отдельно, и Карен трахалась с другими мужчинами… Подумай, каково сейчас Джейку?

— Он нервный. И всегда был таким. Ты только посмотри, что он сделал с папой!

— Конечно, нервный! Господи, он же… Он же мой брат! И я живу тут в роскоши, а он вырос в какой-то дыре без гроша в кармане и всю жизнь думал, что отец знать его не хочет. Есть от чего занервничать! И все это — папина вина!

— Он не знал, — тихо повторила я.

— Ага, так же, как не знал, что насилует ее?

Я не узнавала эту острую на язык девочку, которая сидела передо мной. Я не понимала, как она может быть моей дочерью, хотя и дала ей жизнь. И мне ли в таком случае винить Майка в том, что он не видел, что творится у него под носом?

— Кэсс, я понимаю, как ты расстроена. Мы все расстроены. Но мы должны помочь папе.

— Каким образом?

Я сделала глубокий вдох и продолжала:

— То, что они, как говорит Карен, встречались годами, может помочь делу. Пойми, не факт, что все было именно так, как она рассказывает. Поэтому, если ты хоть что-то видела той ночью…

Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Это будто мои собственные глаза глядели на меня осуждающе.

— Ты с ума сошла? Предлагаешь мне соврать?

— Да нет же! Мне просто нужно знать, что именно ты видела. Что ты делала той ночью? — Я перевела дух, чтобы приготовиться к ее гневу. — Кто-то был здесь в лесу? Ты встречалась с Аароном?

Я всегда старалась задавать Кэсси поменьше вопросов о ее личной жизни, помня, каково мне было в ее возрасте. «Я слышал, ты гуляла с парнем. Я не хочу, чтоб моя дочь вела себя как шлюха». И если я оправдывалась, говоря, что это просто одноклассник или что я вообще не гуляла ни с кем, отец меня бил.

Однако мне было необходимо, чтобы Кэсси рассказала, что она делала на улице ночью. Дочь не спешила отвечать. Но когда заговорила, ее голос звучал на удивление спокойно:

— Мам, я уже сказала: я