В юности Синди мечтала стать поэтом – что за глупая мечта. Поэзию она любила с детства, в третьем классе учительница подарила ей «Избранные стихотворения для юных» Эдны Сент-Винсент Миллей, и когда младшая сестра изрисовала книжку красным карандашом, Синди ударила ее. Это воспоминание неизменно причиняло Синди острую боль – из-за того, что позже случилось с сестрой. Но, прежде чем книжку исчеркали карандашом, Синди успела выучить все стихотворения наизусть, она чувствовала – непонятно почему, – что эти стихи распахнули перед ней дверь в иной мир, очень далекий от ее крошечного домика. Отчасти это было связано с тем, что – как ей рассказала учительница – Эдна Сент-Винсент Миллей тоже родилась в Мэне, в часе езды от Кросби, и родители ее были людьми бедными. Учительница говорила об этом спокойно, без нажима, и лишь годы спустя Синди поняла, что она хотела помочь ей, Синди, тоже терпевшей нужду. В прошлом году Андреа Лерё, будучи на два года моложе Синди, стала поэтом-лауреатом Соединенных Штатов, и втайне Синди невероятно гордилась этой женщиной, родившейся в Кросби, штат Мэн, и добившейся столь выдающегося успеха. По правде говоря, Синди не всегда понимала стихи Андреа. Но ее поэзия была смелой, с этим Синди не спорила. Андреа много писала о своей жизни, и, читая, Синди понимала, что она сама никогда бы не достигла таких вершин, как Андреа. Она никогда бы не написала о матери в подобных выражениях, никогда бы не написала об отвращении при виде втянутых щек матери, раскуривающей сигарету, она даже никогда бы не написала ничего о себе.

О чем бы она написала, так это о предвечернем февральском солнце. Как его свет меняет мир вокруг. Люди клянут февраль: холодно, всюду снег, мокро и слякотно, и все ждут не дождутся весны. Но для Синди солнце в этом месяце всегда было великой загадкой и оставалось таковой по сию пору. Ведь в феврале дни становятся длиннее, и ты это видишь – если приглядеться. Видишь, как в конце каждого дня мир внезапно раскрывается во всей своей красе и неведомо откуда взявшийся солнечный свет пронизывает печальные голые деревья, обещая нечто необыкновенное. Обещание, вот что такое этот свет. Даже сейчас, лежа в кровати, Синди видела его – золотистый, предзакатный, распахивающий перед ней целый мир.

* * *

На следующий день после ланча Синди опять легла в постель, Том поднялся следом за ней и, стараясь быть полезным, взбивал подушки, встряхивал одеяло.

Услыхав, как к их дому заворачивает чья-то машина, Том отдернул занавеску:

– О черт, старая кошелка пожаловала, Оливия Киттеридж. Что она тут забыла?

– Впусти ее, – сказала Синди, она лежала, уткнувшись лицом в подушку.

– Что, любимая?

Синди села:

– Я сказала – впусти ее. Будь добр, Том.

– Ты с ума сошла? – поинтересовался Том.

– Да. Пусть она войдет.

Тому ничего не оставалось, как спуститься, открыть «парадную» дверь, которой они никогда не пользовались, и вот уже миссис Киттеридж поднималась по лестнице, следуя за Томом, а спустя несколько секунд появилась на пороге спальни. Одета она была в ту же красную куртку, что и вчера, довольно толстую, какой и положено быть зимней куртке.

– Привет, миссис Киттеридж, – поздоровалась Синди. Она сидела в кровати, подложив под спину подушки. – Том, не возьмешь у гостьи куртку?

Сняв верхнюю одежду, миссис Киттеридж вручила ее Тому.

– Синди, мне остаться? – спросил Том.

Синди отрицательно покачала головой, и он потащился вниз с курткой миссис Киттеридж.

На миссис Киттеридж были черные брюки и нечто вроде жакета, длинного, до середины бедер, с красно-оранжевым рисунком. Свою черную кожаную сумку она поставила на пол.

– Зови меня Оливия. Если сможешь. Некоторые не могут – из тех, для кого я всю жизнь была миссис Киттеридж.

Синди посмотрела на гостью и заметила, что в ее глазах мерцает свет.

– Думаю, я могу называть вас Оливия. Здравствуйте, Оливия. – Синди покрутила головой: – Вон то кресло, придвиньте его сюда, к кровати.

Оливия так и поступила; кресло было с высокой спинкой, и Синди надеялась, что гостье будет в нем удобно. Впрочем, без куртки Оливия уже не выглядела такой массивной. Она села и сложила руки на коленях.

– Я подумала, если я заеду к вам, ты меня выпроводишь. – Оливия помолчала, ожидая реакции. – Потом я подумала – а, была не была, я хочу повидать эту девочку. Села в машину и поехала.

– Замечательно, – сказала Синди. – Я рада вас видеть. Как вы себя чувствуете, Оливия?

– Лучше я переадресую этот вопрос тебе. Ты не очень здорова.

– Нет, не очень.

– И каковы шансы выздороветь?

– Пятьдесят процентов. Так они говорят. – И добавила: – Последняя терапия у меня на следующей неделе.

Миссис Киттеридж смотрела прямо на Синди.

– Понятно.

Она оглядела комнату: белый комод, в углу стул с ворохом одежды, книги, сложенные на подоконнике, – и снова посмотрела на Синди:

– Значит, ты чувствуешь себя фигово, так? Чем ты занимаешься целыми днями? Читаешь?

– С этим проблема, – призналась Синди. – Я действительно чувствую себя фигово и поэтому читаю меньше, чем обычно. Не могу как следует сосредоточиться.

Оливия задумчиво кивнула:

– Уф, замучаешься с этими болячками.

– Ну, вроде того.

– Не иначе. – Гостья сидела, по-прежнему сложив руки на коленях. Сказать ей, похоже, больше было нечего.

И тут у Синди вырвалось:

– Ох, миссис Киттеридж. Оливия. Ох, Оливия, во мне столько… злости.

– Неудивительно, – спокойно ответила Оливия.

– Я хочу смириться, принять все это, но я злюсь, злобствую почти непрерывно. Там, в магазине, где мы встретились, люди пялились на меня. Я не хочу выходить из дома, потому что люди, глянув на меня, пугаются.

– Ну, – отозвалась Оливия, – я не из пугливых.

– Знаю. И я благодарна вам за это.

– Как Том?

– Да, Том. – Синди выпрямилась, и постельное белье показалось ей грязноватым, хотя его меняли только вчера, но какой-то запашок, похожий на запах металла, не выветривался месяцами. – Том постоянно твердит, что скоро мне станет лучше. Зачем? Не понимаю. От этих его слов я чувствую себя такой одинокой, о боже, мне так одиноко.

Сочувствие отразилось на лице Оливии.

– Господи, Синди. Это не по кайфу, как ребята раньше говорили. Совсем не по кайфу.

– Точно. – Синди легла на подушки, наблюдая за незваной гостьей. – Два раза в неделю ко мне приходит медсестра, она говорит, что Том ведет себя так же, как и все остальные мужчины в подобных ситуациях. Они просто не могут с этим справиться. Но это ужасно, Оливия. Он – мой муж, мы любим друг друга много лет, и это нестерпимо.