— Мистер Рохан рассказал Шури о своей татуировке? — спросила Уин. — Сказал, что она такая же, как у тебя?

— Да.

— И что сказала об этом Шури?

— Ничего. — Ответ прозвучал подозрительно быстро.

Два уличных торговца, один с пучками кресс-салата, другой с зонтиками, приблизились к ним в надежде немного заработать. Но один взгляд Меррипена заставил их попятиться, рискуя оказаться под колесами карет, телег и лошадей. Оба торговца вмиг перебежали на другою сторону улицы.

Уин молчала минуту-другую. Она держала Меррипена под руку, пока он вел ее по улице, словно неразумного ребенка, постоянно бормоча себе под: не ступай туда… иди сюда… осторожнее.

— Кев, — не выдержав, сказала она, — я не стеклянная, не разобьюсь.

— Я знаю.

— Тогда перестань обращаться со мной так, словно я могу рассыпаться от одного неверного шага.

Меррипен немного поворчал насчет того, что улицы недостаточно хороши для нее. Что мостовая слишком неровная. Что грязи слишком много.

Уин не смогла удержаться и рассмеялась.

— Кев, даже если бы улица была вымощена золотом и ее непрерывно мели ангелы, ты бы все равно считал, что она для меня слишком неровная и грязная. Ты должен избавиться от привычки постоянно меня опекать.

— Пока жив, я буду тебя защищать.

Уин замолчала, крепче сжав его руку. Он никогда не говорил ей, что любит ее, но слова были не нужны. Она чувствовала пульсирующее в нем желание, чувствовала его страсть, и сознание того, что Кев ее хочет, заставляло сердце Уин сладко замирать. Никто другой не имел такой власти над ее бедным сердцем.

— Я не хочу, чтобы меня возводили на пьедестал, — сказала она наконец.

— Ты не на пьедестале. Ты… — Но он замолчал, так и не закончив фразы, и покачал головой, словно сам удивился тому, что сказал. Что бы ни произошло сегодня с ним в цыганском таборе, Кев испытал сильное потрясение.

Уин гадала о том, что могла рассказать ему Шури. Не о татуировке ли шла речь? И о том, что связывало Кева Меррипена и Кэма Рохана?

— Кев… — Уин замедлила шаг, заставив и Кева сбросить темп. — Еще до того как я уехала во Францию, у меня родилась мысль о том, что эти татуировки свидетельствуют о близкой связи между тобой и мистером Роханом. Болезнь не оставляла мне широкого выбора для занятий, но зато я могла сколько угодно наблюдать за людьми, с которыми общалась. Я замечала такое, что не удавалось подметить никому, о чем никому не приходило в голову подумать. И я всегда была настроена на твою волну.

Бросив на Меррипена быстрый взгляд, она увидела, что ему не нравится то, о чем она говорит. Он не хотел, чтобы за ним наблюдали, не хотел, чтобы его пытались понять. Ему не нравилось, когда к нему лезли в душу.

— А когда я познакомилась с мистером Роханом, — непринужденным тоном продолжала Уин, словно они говорили о погоде, — мне сразу бросилось в глаза, что вы сильно похожи. Наклон головы, улыбка, манера жестикулировать — все в точности как у тебя. И тогда я подумала про себя, что не удивлюсь, если однажды узнаю, что вы братья.

Меррипен остановился как вкопанный. Он стоял, повернувшись к ней лицом, тогда как поток пешеходов продолжал обтекать их. Люди ворчали, недовольные тем, что эти двое перегородили движение. Уин заглянула в его глаза и невинно повела плечом. Она ждала его реакции.

— Так не бывает, — проворчал он.

— Все бывает, — сказала Уин. — Особенно в нашей семье. — Она продолжала смотреть на него, читая по его глазам. — Так это правда? — спросила она. — Он твой брат?

Кев колебался. Шепот его был таким тихим, что она едва смогла его расслышать.

— Младший брат.

— Я рада за тебя. За вас обоих. — Она продолжала улыбаться ему, пока уголки его губ не поползли вверх и на лице не появилось подобие улыбки.

— А я нет.

— Когда-нибудь ты будешь этому рад.

Спустя пару секунд он решительно взял ее под руку и они возобновили прогулку.

— Если вы с Роханом братья, — сказала Уин, — то ты наполовину гаджо. Как и он. Ты об этом сожалеешь?

— Нет, я… — Он замолчал, размышляя. — Я не был так уж сильно удивлен. Я всегда чувствовал, что я цыган и… кто-то еще.

И Уин поняла то, о чем он предпочел умолчать. В отличие от Рохана он не был готов принять иную сторону своей личности, ту громадную часть себя, которая до сих пор оставалась нереализованной.

— Ты собираешься поговорить об этом с семьей? — тихо спросила она. Зная Меррипена, она могла ожидать, что он не захочет ни перед кем открываться, пока не обдумает все возможные последствия своего поступка.

Он покачал головой.

— Сначала надо найти ответы на кое-какие вопросы. Например, почему наш отец хотел нас убить.

— А он хотел вас убить? Боже, зачем?

— Мне кажется, что это как-то связано с вопросом о наследстве. У гаджо все обычно сводится к деньгам.

— Какой ты желчный, — сказала Уин, крепче взяв его под руку.

— У меня есть на то причины.

— У тебя также есть причины быть счастливым. Сегодня ты нашел брата и узнал, что наполовину ирландец.

На этот раз она действительно его развеселила.

— И это должно сделать меня счастливым?

— Ирландцы — замечательный народ. И я вижу в тебе ирландские черты: твоя любовь к земле, твое упорство.

— Моя любовь к дракам.

— Да. Ну, возможно, эту черту тебе следует в себе подавлять.

— Будучи наполовину ирландцем, — сказал он, — я должен бы лучше уметь пить.

— И быть куда разговорчивее.

— Я предпочитаю говорить лишь тогда, когда мне есть что сказать.

— Хм. Это не характерно ни для цыган, ни для ирландцев. Возможно, в тебе есть еще какая-нибудь кровь, о которой тебе только предстоит узнать.

— Господи, надеюсь, что нет. — Но он уже улыбался, и Уин почувствовала, как по телу растекается приятное радостное тепло.

— Это первая настоящая улыбка, которую я увидела на твоем лице, с тех пор как вернулась, — сказала она. — Тебе следует чаще улыбаться, Кев.

— В самом деле? — тихо спросил он.

— О да. Улыбаться полезно для здоровья. Доктор Харроу говорит, что жизнерадостные пациенты выздоравливают быстрее, чем угрюмые.

При упоминании доктора Харроу улыбка исчезла с лица Меррипена.

— Рамзи сказал, что ты с ним сблизилась.

— Доктор Харроу — друг, — осторожно сказала она.

— Только друг?

— Пока да. Ты стал бы возражать, если бы он решил за мной ухаживать?

— Конечно, нет, — пробормотал Меррипен. — Какое право я имею возражать?