— Мама, что думаешь? — спрашивает сестра Айше Гюнес.

Взгляд Фатмы-ханым скользит от Айше к венам на собственных руках, лежащих на коленях, падает на украшения на каминной полке, телевизор поблескивает синим в дальнем от окна углу. За последние три месяца состояние памяти матери еще сильнее ухудшилось, темная дыра засасывала детали, имена и даже лица. Гюнес боялась, что мать оставит включенной воду или забудет на кухне газ, а потому перебралась с детьми в родительский дом. Девятилетний Реджеп и пятилетняя Хюлья галопом скакали по квартире, не обращая внимания на бессмысленные фамильные вещицы и аккуратно развешенные напоминания, раскрепостившись внезапным простором старых оттоманских комнат. Ибрахим, ее муж, остался жить в крошечной современной квартирке в районе Байрампаша. Гюнес столько лет ждала этого. Она так долго хотела, чтобы неудачный и непредсказуемый брак закончился, и она могла бы вернуться в лоно семьи. Гюнес всю жизнь нравилось о чем-то заботиться, а Айше всегда была карьеристкой и курильщицей. Но Айше больше не тревожило моральное превосходство сестры и постоянные намеки, что ее брак с Аднаном — мезальянс. Так решил Всевышний, ну, или ДНК. Не спорь с ними.

— Ах да, милое платье, а куда, ты сказала, ты его наденешь? — спрашивает Фатма-ханым.

— Ужин. На Принцевых островах.

— На Принцевых островах? А кто там живет?

— Ферид Адаташ.

— Ты упоминала это имя, как мне кажется. А кто он? Мы знакомы?

— Он управляющий инвестиционного фонда. Бизнесмен, очень успешный.

Фатма-ханым качает головой.

— Прости, дорогая.

Дипломаты, бюрократы или новомодные еврократы, даже члены самого вымирающего вида, принцы, — вот то общество, которым наслаждались Эркочи на Принцевых островах, когда Фатму и самого привлекательного капитана Северного флота доставляли на бал на катерах матросы в форме, а за их спинами развевались турецкие флаги. А у бизнесменов пальцы желтые от денег. Их маленькие глазки пытливо смотрят на ряды циферок, а не на подрагивающий горизонт на границе воды и кроваво-темного Черного неба.

— Он друг Аднана.

Взгляд Фатмы-ханым скользит дальше. Все сказано, открыто и прямо. Бизнес. Это не достойное общество. А в другом углу комнаты на стуле у окна, где достаточно света для шитья, Гюнес неодобрительно цокает языком, и этот звук напоминает шипение ящерицы. Это имя нельзя произносить в присутствии Фатмы-ханым. Любое напоминание о том, что младшая дочь упустила достойного претендента на руку и сердце, легко вызывало у пожилой женщины слезы.

Айше целует мать в лоб. Когда она подходит к двери, Фатма-ханым снова спрашивает:

— Куда она собралась?

— На Принцевы острова, — терпеливо говорит Гюнес.

Мармарай[60]забит от Сиркеджи. Айше тащится под Босфором. Вагон воняет электричеством, а освещение вызывает мигрень. В вагоне царит страх, ведь все знают, что за одним взрывом следует другой, организованный той же группировкой или другой, жаждущей погреться в лучах славы. Айше пытается не думать о бомбе в этом глубоком туннеле. Она пытается не воображать себе вспышку белого света, после которой крыша лопается, туннель раскалывается, а вода, словно нож, вонзается под давлением в миллион тонн. Вагон покачивается на поворотах, туннель освещают синие лампы. Айше знает, что у всех остальных пассажиров те же мысли. Глубокие туннели, высокие здания, быстрые поезда и самолеты — всему этому не устоять перед людской злобой. Все это — вызов Всевышнему.

Миллион евро, и больше не придется этого делать.

Вечером долмуши без конца снуют между жилыми кварталами Ферхатпаши. Дороги, разбитые, пыльные обочины, бетонные фасады, низкие холмы — все тонет в желтом свете. Айше не может больше выносить этого уродства. Миллион евро перенес бы ее по ту сторону Босфора, обратно в Европу. Дети болтаются в холле многоквартирного дома. Разве в новой мечети нет специального клуба для подростков?

Мужа нет дома. И не будет еще несколько часов. После хамама они останутся выпить и еще поговорить. Ей не хочется ждать узнаваемого фырчанья «ауди» на парковке. В квартире все еще жарко и пахнет кондиционером для белья. Айше слышит телевизор у соседей двумя этажами выше. Такое впечатление, что передача, которую они смотрят, это сплошные крики. Айше пьет вишневый сок из коробки, такой холодный, что больно. Айше раскладывает наряд для завтрашнего мероприятия на туалетном столике. Повезло, что она вообще смогла расстегнуть эти ботинки, — смешная мода для подобной жары, но тем не менее это мода. Обнаженная Айше проскальзывает под простыню, но даже так слишком жарко. Сон не придет. Айше пытается поудобнее устроиться на боку, потом на другом, а потом на спине, перебраться на более прохладную сторону кровати, положить одну ногу на другую, одну руку под другую. Бесполезно. Мысли мчатся вперед.

Она воображает Аднана в бане. Такой серьезный, он всегда такой красивый в своей серьезности, когда занимается бизнесом. Аднан выпьет лишнего, он любит нравиться компаниям, но всегда будет как минимум на один бокал впереди хозяина. Она представляет себе завтрашний ужин: мужчины говорят друг с другом о футболе, политике и сделках, а женщины обсуждают за столом семейные дела, сплетни и происходящее в обществе. А как вы проводите время, миссис Эркоч? Да так, ищу Медового кадавра. Что может быть абсурднее в Стамбуле: легенда, вынырнувшая из магического прошлого, или отказ от миллиона евро из-за запаха лосьона после бритья?

Она надевает халат и делает звонок. Акгюн тут же вспоминает ее имя.

— Миссис Эркоч. Простите, чем я могу помочь?

Она ощущает фантомный запах лосьона «Арслан».

— Речь о вашем Медовом кадавре.

— И?

— Я займусь этим.

— Жарко, — говорит отец Иоаннис.

— Жарче, чем вчера, — вторит ему Георгиос Ферентину.

— Жарче, чем когда бы то ни было, — замечает Лефтерес-кондитер. — За тридцать восемь перевалит.

— Жарко, как в аду, — добавляет Константин. — Прошу прощения, преподобный.

— В аду пожарче, — возражает отец Иоаннис.

Бюлент приносит палочку, на которую нанизаны бублики.

— И что на этот раз? — спрашивает Лефтерес. Он перемешивает чай, кристаллики сахара кружатся и тают в горячей жидкости.

— Волкан прошел тест на уровень физической подготовки, да?

Лефтерес в отчаянии поднимает руки.

— Как ты это делаешь?

— Я от природы предприниматель, у меня понимание рынка на уровне инстинктов.

— Ага, тогда почему ты до сих пор держишь эту лавку? — спрашивает Лефтерес-памфлетист.