Снайпер покачал головой, глядя в пол.

– Не могу, Старший.

– Аррэль?

Альв с совсем юным лицом мрачно и серьезно снял с шеи оберег, висевший на кожаном ремешке, и положил его на стол.

– Я иду. Если я умру, пусть умру вне клана.

– Я иду…

– Я иду…

Четверо. Старшина оглядел их с ног до головы. Потом повернулся к Хан-Гирею.

– Это все, Сергей Васильевич. Ну… и я, понятное дело. Остальным разрешите отдыхать, товарищ полковник? – это уже было сказано Иванцову.

Выходили ночью. Как только он сделал первый шаг за порог, в стылую дождевую мглу, старшина Нефедов отогнал от себя все ненужные мысли и стал тем, кем становился всегда в такие моменты. Машиной, размеренно отмеряющей шаги, ловящей звуки и запахи и бесстрастно делящей их на опасные и безразличные. Эта машина выбирала путь, обходила лесные завалы и болота, она рассчитывала азимут и грызла плитки концентрата. Она не думала, подчиняясь инстинкту, многократно усиленному войной.

Двое суток в пути промелькнули стремительно. Лес, насыщенный ловушками альвов, опутанный древними заклятьями и невидимыми нитями магии, сдался, пропустив их через себя без тревоги, открыв тропу, ведущую прямо к последнему убежищу клана Стриг’Раан.

Но люди взвода все равно немного опоздали.

Потом, слушая рассказ Нефедова, устало сидевшего перед ним, полковник Иванцов ловил себя на мысли, что старшина как будто чего-то недоговаривает. На этом месте он несколько раз запинался и перескакивал с одного на другое, словно бы собираясь с мыслями.

Отряд добрался и вышел к убежищу как раз тогда, когда роды начались. Первый крик роженицы пригвоздил к земле всех до единого – это был вой, в котором слышалась смертная мука, рвавшаяся сквозь голос, достигая немыслимой силы. Нефедов сказал, что всем в отряде показалось, будто земля плывет под ногами, а корни деревьев выворачиваются и нависают, готовые раздавить. Старшина так побелел, что Иванцов, лязгая графином об край стакана, налил ему воды и поспешно пододвинул к самим пальцам. Выпив воды, Степан уже совсем спокойно, даже как-то буднично доложил, что дальше все пошло как обычно, пришлось только встряхнуть Аррэля, готового бросить винтовку. Убиты были все семеро, боевая магия не сработала, подавленная на корню умело поставленными Словами Перехвата. Замученных ритуальными пытками отца с несчастной матерью, превратившихся в нечто, уже не похожее на альвов, застрелил лично старшина.

– Трупы? – быстро спросил Хан-Гирей, сидевший рядом и беспрерывно разглаживавший нервной рукой свои роскошные усы.

– Сожгли трупы, Сергей Васильевич, – равнодушно ответил Степан, – и младенца тоже. Я лично истратил весь свой запас охранных оберегов. Теперь на том месте лет сто трава не вырастет, не то чтобы человек или зверь туда забрел.

– Ясно… – столичный полковник недовольно захлопнул папку с отчетом. – И все-таки вам, товарищ старшина, нужно было доставить… э-э… несостоявшегося Последнего лично мне. Как полагается!

Он уже не называл Нефедова по имени.

– Для чего, товарищ полковник? – вяло отозвался Степан, еле сдерживая зевоту. – Он же, как вы говорите, несостоявшийся. Обычный был младенец, и родиться не успел даже. Пепел один от него остался. И клана Стриг’Раан больше нет, не осталось никого из них. Задание выполнено, товарищ полковник.

– Хорошо, – резко бросил ладонь на черную папку полковник Сергей Хан-Гирей, – можете идти, старшина.

Нефедов поднялся и молча пошел к двери.

– Старшина! – остановил его голос Хан-Гирея. – Спасибо.

Он ничего не ответил.

* * *

Все, что он рассказал полковнику, было правдой.

Почти все.

Они и впрямь опоздали, и роды уже начались. Но младенец успел родиться и теперь слабо попискивал, шевелясь на волчьей шкуре, весь забрызганный чужой кровью. Пригвоздив кинжалом к земле последнего из магов Стриг’Раан, так и не успевших закончить смертный ритуал, Нефедов брезгливо пнул в сторону костяные крючья и иглы с тянущимися от них кровавыми веревками, и повернулся к своим.

– Всем выйти отсюда! Ласс, останься. Надо закончить.

Он достал из кобуры парабеллум, повертел его в руках и сунул обратно. Потом положил руку на плечо своему брату, Стерегущему Спину.

– Ласс…

– Я знаю, – ровно перебил его альв. Он достал свой длинный нож, зазубренную, прочную как сталь кость неведомого зверя, сверкнувшую полированным боком. Присел, положив руку на голову хрипящего, содрогающегося в агонии тела с вырванными глазами. Потом резко вонзил клинок в горло и сразу – в сердце. С матерью Ласс поступил так же, только дольше сидел неподвижно и что-то шептал почерневшими губами. Два коротких удара – и поток крови, освобожденно плеснувшей вверх.

– Ребенок, – сказал Степан, – как с ним?..

– Оставь его, Старший.

Нефедову показалось, что он ослышался.

– Что?

Ласс резко повернулся к нему, и старшина увидел на глазах альва слезы.

Этого просто не могло быть. Альвы не плачут. Но сейчас перед Нефедовым стоял его лучший снайпер – и слезы катились по его белым щекам.

– Оставь его…

– Ласс, да ты что? Это же Последний!

– Нет, Старший. Ритуал не был завершен, и завершить его теперь некому. Мы оба это знаем и чувствуем. Это просто дитя. Наше дитя, без клана и семьи. Ты знаешь, Старший, как редко у нас рождаются дети?

– Его нельзя отдать альвам. Они узнают и не примут, Ласс, никто из кланов не примет.

– Тогда… его надо отдать людям, Старший. Они примут. Ты сделаешь это?

– Нельзя, Ласс!

– Это была моя сестра, Старший! – крикнул снайпер отчаянно. – Его мать… Она пропала давно. Мы думали, что она умерла.

– А она не умерла, – только и сумел сказать Степан Нефедов, чувствуя себя так, будто его огрели по голове пыльным мешком. Потом он поглядел в глаза Стерегущему Спину, развел руками и коротко рассмеялся, словно и не было вокруг полутемной землянки, залитой кровью.

– Ну и денек… Забирай его и пошли отсюда, нам еще обратно пробираться.

– Людмила… Вы его запишите как найденыша. Мол, обнаружен бойцами такого-то взвода – вот, здесь все написано, я вам сам написал для удобства. Война все спишет, сами понимаете. А если надо будет деньжат подкинуть или еще чего – тут полевая почта приписана…

– Да вы что, Степан? – сестра гневно выпрямилась. – Слава богу, нет у нас нужды ни в чем, на полном государственном довольствии состоим! Наш детский дом один из лучших считается, понимаете?

– Это я так, – смутился старшина, – не подумавши. Извините.

– То-то.

Нефедов докурил папиросу, огорченно заглянул в опустевшую коробку и аккуратно спрятал ее в карман шинели. Поправил ремень и спустился с крыльца.