С приходом на Мадагаскар на нас хлынула целая лавина известий всех трех родов. К числу сообщений, к несчастью абсолютно достоверных, относилось извещение кораблей о гибели нашей 1-й Тихоокеанской эскадры, расстрелянной японцами со взятой ими штурмом Высокой Горы.

Итак, мы становились один на один со всем японским флотом! Судьба самой крепости Порт-Артур после этого переставала уже нас интересовать. Это печальное известие сильно сгладило остроту впечатления от другого, также официально нам сообщенного, что отряд японских крейсеров прошел Малаккский пролив и появился в Индийском океане. Базой этого отряда указывались Сейшельские острова, принадлежащие англичанам.

Общий вопрос, который у всех был на устах: «А где же Фелькерзам?»

В первые дни нашего пребывания на Мадагаскаре об этом не знал даже сам Рожественский. На нашей эскадре в эти дни чувствовалась какая-то бестолочь и даже растерянность. На наше несчастье, стояли мы на якоре вдали от берегов, в очень широком проливе между двумя островами, и нигде поблизости не было даже телеграфной станции, при помощи которой мы могли бы сноситься с остальным миром. Хотя через несколько дней мы и переменили якорное место, и стали ближе к берегу, это не изменило в лучшую сторону нашего положения полной оторванности от культурных центров. Для сношений по телеграфу адмирал посылал буксирный пароход «Русь», который временами куда-то уходил и снова возвращался к эскадре.

Всякий раз с приходом «Руси» по эскадре распространялась новая волна вестей и слухов. В рассказах офицеров начали фигурировать новые, неведомые нам дотоле названия: Таматава, Тананарива, Диего-Суарец… Наконец, стало очень часто повторяться какое-то Nossi-Be, оказавшееся, в конце концов, местом пребывания отряда адмирала Фелькерзама. Кинулись к картам и отыскали в северо-западном углу Мадагаскара это таинственное Nossi-Be. После этого в кают-компании усиленно стал дебатироваться вопрос, пойдет ли гора к Магомету, или же Магомет к горе, иначе говоря, – пойдем ли мы на присоединение к Фелькерзаму, или же – он к нам.

Дурные вести с театра войны, полная неизвестность даже ближайшего будущего, непрерывная напряженная бдительность, просто физическая усталость от «полярно-тропического» расписания, усугубляемая парниковым воздухом Мадагаскара, – все эти обстоятельства сильно отражались на нервах личного состава, в особенности на командирах. Наш командир превратился в какой-то сплошной обнаженный нерв, малейшее прикосновение к которому вызывало сильное и подчас бурное раздражение. Так как в близком и непосредственном контакте с этим нервом по роду занимаемого им положения на борту броненосца находился Арамис, то на нем чаще всего и разражалась болезненная нервность командира. Бедный Арамис даже побледнел и осунулся. Мы, мелкая сошка, по мере возможности старались просто не попадаться на глаза командиру, хотя его настроение рикошетом, через Арамиса, отражалось и на нас: должен же был и Арамис отводить на ком-нибудь свою душу! Но это было еще с полбеды.

Однако от времени до времени доводилось и нам попадать непосредственно под гневную руку Юнга. Такой случай произошел со мной накануне сочельника 1904 года.

В этот день выяснилось, что Магомет не в состоянии идти к горе, ибо фелькерзамовская калечь стояла чуть ли не с разобранными машинами, зачинивая многочисленные поломки после длительного перехода, и гора решилась сама тронуться к Магомету: эскадре нашей приказано было готовиться к походу в Nossi-Be, в каковой поход мы должны были двинуться утром следующего дня.

К заходу солнца на нашем корабле все было готово к походу: все шлюпки были подняты и убраны на ростры, кроме дежурного минного катера, долженствующего идти на ночь в дозор. Ночная дозорная служба минных катеров была одной из мер предосторожности против внезапной ночной атаки эскадры неприятелем. С получением известия о проходе Малаккского пролива японскими крейсерами и о возможности существования японской базы на Сейшельских островах бдительность на эскадре была удвоена.

На все время нашего пребывания на Мадагаскаре был раз навсегда заведен следующий порядок: с момента захода солнца корабли прекращали сообщение не только с берегом, но и между собой. По пробитии тревоги корабль приготовлялся к отражению минной атаки: к орудиям подкатывались тележки со снарядами, орудия заряжались, усиливалась сигнальная служба, орудийная прислуга должна была спать у своих пушек, ставились сети Булливана.

Вместе с тем принимались и меры внешнего охранения, которая заключались в том, что на ночь посылался в море дозор из четырех минных катеров. Они крейсировали всю ночь, каждый – в отведенном ему районе у входа на рейд, на котором стояла эскадра, охраняя и наблюдая подходы к рейду с моря, и лишь со светом возвращались на свои корабли. Обязанность катеров была контролировать идущие с моря на рейд суда и, в случае появления неприятеля – атаковать его.

В инструкцию офицера, назначаемого командиром дозорного катера, входил, между прочим, пункт, согласно которому катер ни в коем случае и что бы ни случилось, не имел права, под страхом быть расстрелянным своими же, возвращаться ночью к эскадре. Этот параграф инструкции слегка нервировал нас (командирами катеров в ночные дозоры ходили, конечно, мы, многострадальные мичмана) – в особенности, когда погода была ненадежной, и можно было ждать свежего ветра. Крейсировать приходилось зачастую на открытом плесе, где на просторе ходила океанская зыбь, и сознание, что ты лишен права укрыться раньше света в бухте, даже в случае серьезной опасности быть поглощенным разъяренной стихией, – не могло не поднимать настроения.

Накануне нашего ухода в Nossi-Be выпала моя очередь идти в дозор. Незадолго до захода солнца катер мой был уже готов, покачиваясь у трапа, и я внизу заканчивал последние приготовления, запасаясь кое-какой провизией на ночь, когда меня вызвали наверх к командиру. Поднявшись на верхнюю палубу, я застал его совещавшимся о чем-то с Арамисом, и когда я подошел к нему, приложив руку к козырьку фуражки в ожидании приказаний, он обратился ко мне со следующими словами:

– Отправляйтесь сейчас же на дозорном катере на «Орел» (госпитальный) и привезите лейтенанта Гирса.

Я взглянул на совсем низко склонившееся над горизонтом солнце и увидел, что до его захода оставалось всего каких-нибудь 10 минут. «Орел» же стоял от нас дальше всех прочих кораблей эскадры, под самым берегом, и я ясно видел, что мне никак не успеть сходить туда и вернуться обратно раньше, чем солнце скроется за горизонтом, момент, когда я должен был уходить в дозор. Наш адмирал строго требовал, чтобы одновременно с командой «флаг и гюйс спустить» дозорные катера отваливали бы от своих кораблей и уходили по назначению.

Я хотел было обратить внимание командира на это обстоятельство и наверное так и сделал бы, несмотря на категорический тон полученного приказания и на риск быть оборванным обычной фразой раздражительных начальников – «Исполняйте полученное вами приказание и не рассуждайте», – если бы мы были одни с командиром. Но присутствие молчавшего Арамиса («Он-то видит, что мне не успеть до захода солнца дойти до «Орла» и вернуться обратно», – думал я) заставило меня прикусить язык и ответить лаконическим «есть».