Мужчина в балаклаве.

На глазах у Ивуар он затыкает Эмме рот кляпом. Моя внучка объята ужасом, но, как это у нее обычно водится, ничем не выражает своего страха — не кричит, даже не шевелится: она замерла, и только несколько слезинок стекают в тишине по ее круглым щечкам. Вот и хорошо, потому что тип почти не обращает на нее внимания. В отличие от няни, у которой руки и ноги уже связаны электрическим проводом, видимо, от торшера. Она лежит на полу со связанными за спиной руками, мотает головой, пытаясь освободиться от кляпа, и снова кричит. Тип грубо бьет ее по щеке:

— Заткнись! Я обшарю дом и смотаюсь, а ты сиди тихо — тебе же лучше будет.

Свой карманный фонарик он положил на пол, за спиной у него рюкзак, в руках две большие спортивные сумки, похоже, пустые. Все ясно: он пришел сюда, чтобы их наполнить. Это вор-домушник, он, как и я, был неверно информирован и не ожидал, что в доме кто-то окажется. Однако по его виду не скажешь, что он слишком сильно этим расстроен; чувствуется профессионал, не теряющий самообладания в сложных ситуациях. Это мне совсем не нравится.

Эмма снова кричит, мужчина снова бьет ее по лицу, сильнее, чем в первый раз:

— Если нас услышат, я тебя прикончу, поняла?

Эмма кивает; она затихает, пытаясь справиться с эмоциями. Вот и ладно, пусть так себя и ведет. Все еще может и неплохо кончиться, лишь бы повезло…

— И девчонку тоже!

Мои кулаки снова сжимаются, на этот раз так сильно, что ногти едва не прорывают кожу на ладонях: зря этот тип стал угрожать моей внучке, не надо было ему этого делать.

Я бесшумно спускаюсь по лестнице; Эмма замечает меня, но я знаком велю ей молчать. Взломщик сидит на корточках перед Эммой спиной ко мне; я ступаю на цыпочках, попутно прихватываю у камина кочергу.

Еще два метра, и вот я уже стою у него за спиной; высоко поднимаю кочергу и на глазах у обезумевших от страха Ивуар и Эммы, изо всех сил бью типа по голове.

При соприкосновении с черепом взломщика кочерга производит точно такой же звук, как чайная ложечка, которой разбивают яйцо, к тому же это «яйцо» защищено вязаной балаклавой, так что звук получился приглушенный и несерьезный — несколько децибел, не больше.

Мужчина, даже не оборачиваясь, проводит рукой по голове, будто пытаясь согнать севшую на нее муху. Я бью снова, и снова — тот же результат: полное впечатление, что кочерга сделана не из чугуна, а из мха.

И тут я понимаю, в чем дело: Бог говорил мне, что в течение последнего часа человек не может ни ранить кого-нибудь, ни причинить кому бы то ни было зло.

Я мог бы бить снова и снова, сколько угодно, этот тип все равно ничего не почувствует. Значит, надо искать другой выход.

Кочергу вор не почувствовал, но он понимает, что за спиной у него что-то происходит: Эмма и Ивуар с изумлением и ужасом смотрят на меня во все глаза. Тогда взломщик оборачивается — не слишком быстро, просто, чтобы проверить, что там такое происходит у него за спиной, и, увидев меня в метре от себя, испускает вопль. Я не знаю, как реагировать, да у меня на это и времени-то нет: он уже бьет меня ногой в живот, отчего я отлетаю к столу.

— А ты кто такой, сука?.. Сколько вас тут еще, на этой сраной хазе?

Он поднимает с пола нож, которым только что перерезАл провод от торшера:

— Зарежу, курва…

— Зачем? Почему просто не уйти? В этом доме тебе нечем поживиться, тут нет ценных вещей, кроме, может быть, моих… эээ… часов, они там, наверху, в спальне, в тумбочке справа от кровати. В любом случае тут нет ничего такого, за что стоило бы убивать, поверь. Хочешь, чтобы до конца твоих дней у тебя на совести висело убийство? И все это ради нескольких бумажек и трех безделушек?

— Да кто ты такой, философ долбаный? Да я прихлопну тебя, всего и делов!

Он надвигается на меня, сжимая в руке нож.

Я не знаю, что делать. Возможности защищаться у меня нет никакой, что, в сущности, не слишком страшно, но главное — я не могу защитить Ивуар и Эмму. Потому что я очень боюсь, что, убив меня, тип на этом не остановится. Я абсолютно беспомощен, того и гляди умру вторично, а моя внучка подвергается смертельной опасности: что и говорить, мой последний час оказался самым страшным в моей жизни.

В этот миг в голове у меня раздается голос:

— Сунь руку под пиджак!

Это Бог, он говорит со мной оттуда, сверху. Но я не понимаю, зачем он это говорит: у меня в пиджаке ничего нет.

— Не раздумывай, суй руку за пазуху, быстро!

Я повинуюсь, пальцы нащупывают кожаный ремешок; я скольжу по нему выше и стискиваю рукоятку револьвера.

Ай да Бог! Молодец!

Я мгновенно вытаскиваю его наружу и беру типа на мушку. Он замирает.

Тишина в комнате становится еще более гнетущей, чем в саду: все словно окаменели, никто не шевелится, даже не дышит. И тут новая проблема: я-то думал, что при виде оружия ворюга бросится наутек, а он просто застыл на месте. При этом мне запрещено в него стрелять, ситуация выходит патовая.

— Напугай его — выстрели рядом с ним!

Опять голос Бога. У него явно больше выдержки, чем у меня… Я делаю три выстрела прямо над головой у типа. Раздается оглушительный грохот, Ивуар пронзительно кричит, тип бросается к двери, открывает ее и исчезает в ночи.

Через несколько секунд все уже кончено: я закрываю дверь на два оборота, проверяю окна, развязываю Эмму, вынимаю у нее изо рта кляп. Все еще плача, она благодарит меня и берет Ивуар на руки, чтобы успокоить ее. Запястья и лодыжки няни все в крови — изодраны проводом, грабитель не пожалел сил, связывая ее.

— Иди в ванную, обработай раны. А я позвоню в полицию и займусь малышкой.

— Хорошо, я, эээ… Ивуар, ты останешься с дядей, я сейчас приду. Спасибо, мсье. Я думаю, вы спасли нам жизнь…

— Ничего, все нормально. Я шел мимо, услышал твои крики…

— Но он мог и вас убить! Я правда не знаю, как…

— Ладно, ладно, хватит меня благодарить, иди скорее займись своими порезами.

Няня занималась собой всего несколько минут. Несколько чудесных минут, в течение которых я смог прижать к себе внучку, поцеловать ее в лобик, вдохнуть запах ее волос.

Несмотря на мой облик, она меня не испугалась, не воспротивилась моим ласкам и сразу перестала плакать. Она доверяла мне. Мы не разговаривали. Я просто прижимал ее к себе и тихонько баюкал, прикрыв глаза.

Когда вернулась Эмма, она тотчас забрала у меня Ивуар, и я не стал настаивать; я и так получил больше, чем мог мечтать. Она позвонила Лео и Марион, успокоила их; они, конечно же, уже мчались обратно, каких-то пара часов, и они будут здесь. Слишком поздно, мне уже не увидеть сына. Жаль.

Пока она объясняла им, что произошло, снаружи послышалась сирена и в дверь постучали: