Но – нет. Она не хотела.

Возможно, не могла оценить серьезности происходящего, думала, что это все скоро кончится…

Возможно, была просто-напросто искренней патриоткой – как и ее муж, как и многие, многие люди тогда.

Сейчас такое – идейно-патриотическое – объяснение ее поступков кажется фальшивым. В него трудно поверить. Большинство нынешних звезд с радостью променяли бы всю необъятную Родину не то что на домик под Парижем – на квартирку в самом захолустном парижском районе!

Впрочем, теперь ведь и нет таких звезд, какой была Вера Холодная! Кого из наших нынешних знают и чтят там?!

Теперь нет ни звезд таких, ни таких людей.

А тогда – были…

Такие, как Вера Холодная, верившая в Россию до конца!

Такие, как княгиня Мещерская, потерявшая все и оставшаяся вместе с четырнадцатилетней дочерью в России – рядом со своим народом. Княгиня, когда-то владевшая несметными богатствами, поместьями, дворцами, в юности певшая в «Ла Скала», работала поварихой и спала на дощатом полу, подложив под голову сверточек с одеждой! Те, кто читал мемуары Китти Мещерской, помнят эту историю. А на заре перестройки эти мемуары, напечатанные в «Новом мире», прочли, должно быть, все, кто вообще что-то читал! Княгиня Мещерская искренне любила свой народ и искренне считала себя виноватой в «многовековом угнетении».

Повторю: нам, нынешним, этого не понять.

Они были другие.

Нам не понять, почему не уехала Вера Холодная.

Конечно, за ней не было таких грехов, какие числили за четырьмя дочерями Николая II, старшей из которых не исполнилось и двадцати трех, а младшей было шестнадцать лет…

Но все-таки и ей пришлось бы трудно при новом режиме.

Ей приходилось трудно уже сейчас, во время съемок фильма «Женщина, которая изобрела любовь», а в будущем – останься она жива, останься она в России – неизвестно, как трагически могла бы сложиться ее судьба…

А в том страшном 1918 году, в том единственном своем интервью, данном для номера «Киногазеты», целиком посвященного творчеству «королевы экрана», она говорила:

«Заграничная конкуренция нам не страшна. Наоборот, очевидно, там очень считаются с русской кинематографией. Уж если нам предлагают громадные деньги заграничные фирмы, значит, нас там ценят высоко. Но теперь расстаться с Россией, пусть измученной и истерзанной, больно и преступно, и я этого не сделаю. Мне кажется, так думают и другие артисты, и заграничной кинематографии не удастся получить наших козырей в свои руки».

Теперь эти слова могут показаться или фальшью, или наивным лепетом человека, ничего не понимающего в реальной жизни.

Поскольку фальшивить Вера Холодная не умела даже тогда, когда этого требовала роль, придется признать ее слова наивным лепетом…

Только вот за такой лепет – произнесенный искренне, от сердца, от души – человека можно уважать.

Больше, чем за самые мудрые, самые циничные изречения.

А между тем вскоре Вере Холодной пришлось играть в фильме «Мещанская трагедия» по книге «прогрессивного» итальянского писателя Лучиано Цукколи. Действие фильма происходило на сыроварне, а героями были «люди труда», как указано в единственном крохотном анонсе этого фильма в «Киногазете». Критических статей об этом фильме нет, так что неизвестно, как справилась «королева экрана» с работой на сыроварне…

Это был последний фильм, полностью снятый киноателье А. А. Харитонова в Москве.

В Москве еще начали работать над картиной «Княжна Тараканова» – ее активно рекламировали как «любовно-авантюрную историческую драму», но заканчивать этот фильм поехали в Одессу, на натуру. Там же планировалось снять еще несколько фильмов, для которых требовались море, солнце, скалы… В Одессу съемочная группа прибыла 28 июня 1918 года, после малоприятного восьмидневного путешествия.

В Одессе Вере Холодной предстояло умереть.

I

Прежде чем рассказать о последнем, «одесском», периоде жизни и творчества «королевы экрана», отступлю немного от хронологии, чтобы рассказать еще об одном аспекте жизни и творчества, – аспекте, если так можно выразиться, «растянутом во времени» и при этом выбивающемся за пределы основного повествования.

…Не помню точно, кто именно сказал о самой выдающейся красавице прошлого века – «поэтическая красота госпожи Пушкиной». Впрочем, не важно кто. Просто к Вере Холодной также применим этот эпитет. «Поэтическая красота». Конечно, для нее не нашлось своего Пушкина, да и не могла бы актриса быть женой поэта: два таланта под одной крышей мирно сосуществовать не могут практически никогда, талантом может быть кто-то один из супругов. Один – творит, другой – ему служит. Прекрасная и поэтическая Натали служила своему гениальному супругу. Скромный и деликатный Владимир Холодный служил своей прекрасной и поэтической жене. Сравнение, конечно, неравноценное, но в сути своей – верное.

Вера Холодная была воистину «поэтической красавицей» – у нее был редкий дар стимулировать людей на стихотворчество. Наверное, не было в истории отечественного кино другой актрисы, которой было бы посвящено столько стихотворений! Впрочем, на то она и «королева экрана», чтобы многочисленные «менестрели» сочиняли гимны в ее честь…

Главным «менестрелем» при ее иллюзорном (или – иллюзионном?) дворе был, конечно, Александр Вертинский. Поэт-Пьерро.

«Вертинский? Впервые он появился у нас с письмом от Владимира Григорьевича – мужа Веры. Это было письмо с фронта.

Я ему как раз открывала дверь. Вижу, стоит худющий-прехудющий солдатик. Ноги в обмотках, гимнастерка вся в пятнах, шея тонкая, длинная, несчастный какой-то. Он служил тогда санитаром в поезде – передвижном госпитале. Я провела его в гостиную. Он передал Вере письмо и стал приходить к нам каждый день. Садился, смотрел на Веру и молчал.

Однажды попросил послушать его. Это были какие-то никуда не годные куплеты. Вера честно сказала свое мнение. Потом он приносил еще и еще – и наконец Вере что-то показалось интересным. Она ведь сама очень хорошо пела старинные цыганские романсы, аккомпанируя себе на рояле. Вера попросила Арцыбушеву, которая была директором Театра миниатюр в Мамонтовском переулке (ныне Московский ТЮЗ, устроить выступления Вертинского. Он пел там своего “Маленького креольчика” и еще какие-то песенки, посвященные Вере. Помню, говорил, что получает три пятьдесят в вечер. Он, кажется, к тому времени был уже демобилизован.

Вертинский посвящал ей одну за другой все свои песенки: “Лиловый негр”, “В этом городе шумном…”, “Где Вы теперь?” и так далее. У меня бывали постоянно стычки с Вертинским – полушутливые, полусерьезные. В моей комнате стоял инструмент. Он заходил ко мне и часами одним пальцем подбирал свои мелодии. Готовить уроки при этом я, конечно, не могла и молила его перейти куда-нибудь. Он отвечал “сейчас, сейчас”, и это “сейчас” длилось часами. Я его прямо возненавидела. В Балетной школе Большого театра, где я училась, спрашивали очень строго не только в классе балета, но и по всем предметам, а вот из-за этих “креольчиков” я просто не могла заниматься».