в нескольких метрах от переправы, и Ирина подумала, что, когда мост будет построен, паромщик останется без работы, только он, пожалуй, раньше помрет, чем это случится. Не могла она удержаться и от мысли, что Бабушка наверняка не увидит нового моста. Все эти три мысли, пришедшие ей на ум одна задругой, были подобны замыслам трех преступлений, каждое из которых влекло за собой другое. Тем временем показался ковылявший старик, за которым шествовала утка. Старика звали Василий Иваныч, а утку, вернее селезня, Васькой; местные жители привыкли считать его помощником паромщика. «Когда Василий Иваныч умрет, Васька окажется не у дел», — мелькнула еще одна тревожная мысль.

Васька остановился у парома и заскользил по воде, выставив вперед изогнутую грудь; потом он резко нырнул и вынырнул у самых ног Ирины. Василий Иваныч учтиво подождал, пока она усядется, и лишь тогда начал с кажущейся вялостью, характерной для профессионала, выбирать трос, натянутый через реку на уровне пояса. Медленные и властные движения его рук словно открывали скрытый дотоле пейзаж: узор тропинки на высоком противоположном берегу, деревянные домики, поднимающиеся и опускающиеся подобно крыльям ветряной мельницы, рощицу с облетевшими листьями, которая то сжималась, то расширялась, вторя покачиванию парома, и затем, вдруг, в тот самый момент, когда Ирина ожидала увидеть дом Прасковьи Егоровны, — побеленную стену школы. Каждый раз Ирине приходилось восстанавливать в памяти эту школу, и это упущение всегда раздражало ее — как-никак по профессии она была топографом. Потом шишковатые руки отпустили трос, и паром, деревья, строения — все встали с глухим ударом.

Дети, игравшие на берегу реки, стали кидать Ваське какие-то, по-видимому, несъедобные огрызки, а он, словно колеблясь, стоял у края воды, но затем отвернулся, клюнув лишь раз на пробу. Тронутая разочарованным, как ей показалось, взглядом его круглых, выпученных глаз, Ирина порылась в своем чемоданчике и бросила кусочек сладкого печенья. Оно упало на полоску желтой тесьмы на одной из его вывернутых наружу лап. Даже не взглянув на печенье, Васька признал в подношении нечто стоящее и, схватив его плоским клювом, вошел в воду и устремился за уходящим паромом. Дети, оставив игру, молча смотрели на Ирину, едва ответив на ее приветливое «Здравствуйте». Это были три девочки и с ними маленький ребенок, весь закутанный и привязанный к санкам.

Ирина вытащила еще одно печенье из чемоданчика. Она попыталась нащупать руку ребенка меж бесконечных платков, но потом, изменив намерение, отдала всю пачку одной из наблюдавших за ней девочек; та ловко всунула печенье в руку ребенка, одетую в варежку. Все выдохнули хором «Спасибо!»; одна даже улыбнулась. Лишь ребенок — воплощенное достоинство — совершенно невозмутимо жевал свое печенье. «До свиданья!» — сказала Ирина и стала карабкаться вверх по склону. Дети вынули печенье изо рта и откликнулись эхом: «До свиданья!» Только ребенок продолжал жевать молча.

Вверх по склону Ирина ожидала увидеть скамью (это была просто доска, прибитая к отпиленным чурбакам), но не сразу признала ее в обличье пиршественного стола, расставленного у ее ног. На треть длины «стол» покрывала полоска грубого льна, на которой были аккуратно расставлены картонные блюдца. На каждом из блюдец в окружении ярко-красных ягод лежал слепленный из глины пирожок, а рядом с блюдцами стояли «чашки» из желудевых крышечек. На концах «стола» умостились пузырьки от лекарств, наполовину наполненные розовой и синей жидкостями, а в центре возвышался огарок свечи на обрывке фольги. Ирина не могла отвести глаз от этого великолепия, словно зачарованная его неожиданным блеском и той любовной заботливостью, с которой оно было выполнено. И все-таки она поправила лямки рюкзака на ноющих плечах и решительно направилась вверх по склону. На вершине холма она оглянулась. Санки подтащили к скамье, и две девочки сидели теперь на корточках перед «столом»; третья сняла свой платок и стояла, держа его перед собой наподобие гамака. Луч заходящего солнца позолотил ее льняные волосы. Две другие девочки сунули руки в платок и вытащили оттуда маленькие черные предметы (веточки?), которые сразу же презрительно отбросили прочь. Вдруг одна из них ударила по платку снизу, и веточки (если это были веточки) полетели вверх и рассыпались по земле. «Поссорились», — с сожалением подумала Ирина, но, к ее радости, раздался и затем утих громкий смех. Владелица платка резко отряхнула его и закутала им голову и плечи. В движениях девочек обозначилась какая-то цель, понятная им одним, словно они вили гнездо, и Ирина пошла дальше, преследуемая их доброжелательным щебетом.

Как только Ирина вошла в комнату, свекровь спросила ее, привезла ли она третий том. Ольга Дмитриевна сидела в кровати и резала на доске темные кудрявые листья петрушки. На тумбочке у кровати лежал открытый фолиант, в котором Ирина признала «Книгу о вкусной и здоровой пище», а из-под подушки выглядывал уголок одного из голубых томов полного собрания сочинений Толстого — второго тома, который Бабушка уже почти дочитала.

Ольга Дмитриевна жаждала выслушать все имевшиеся новости. Она хотела узнать и об экзаменах Вовы, и растет ли Машенька; ей нужно было знать все о строящейся линии метро. Мысль о новых поездах, в которые ей никогда не придется войти, приводила ее в восторг. Потом она спросила, как Ирина перебиралась через реку, и была расстроена тем, что мост все еще не построен.

Прасковья Егоровна принесла на деревянном подносе две тарелки супа и ломтики черного хлеба. Ольга Дмитриевна посыпала суп нарезанной петрушкой и выпрямилась в постели, не прикасаясь к подушкам. Снова вошла Прасковья Егоровна и принесла им картошку, которую они ели с кусочками мяса, выловленными из супа. За едой Ирина рассказала свекрови об игравших детях, встреченных ею на берегу реки. Ольга Дмитриевна с глухим стуком соединила ладони своих иссохших рук. «Погоди! Когда она унесет посуду, я тебе кое-что покажу».

Ирина вынула лимон из своего чемоданчика и вышла на кухню приготовить чай. Когда она вернулась в комнату, держа в каждой руке по блюдцу со стаканом дымящегося чая, свекровь стояла возле кровати, неуверенно оглядываясь вокруг. «Что вы ищете, мама? — с упреком спросила она. — Давайте, я найду». Но в старых глазах зажегся огонек, и Ольга Дмитриевна пугающе резко наклонилась и вытащила из-под кровати чемодан. Немного порывшись в нем, она извлекла из него плоскую картонную коробку и тяжело опустилась на край матраса. Ирина осторожно уложила ее на подушки и накрыла одеялом. «Ах, мама, вы ужасны».

Ольга Дмитриевна молча вручила ей коробку, показав ударом кончиков пальцев по крышке, что Ирина должна открыть ее. Под крышкой ее очарованному взору предстало целое пиршество