угла и зайти сзади. Изоляция была едва ли не полной.

Именно к изоляции, главным образом ради детей, и стремилась Лиля. Большинство ее подруг отдавали детей в ясли и детские сады, но Лиля ни за что не хотела отказаться даже от частички власти над своими детьми, по крайней мере до тех пор, как они вырастут и их придется отдать в школу; тут уж, она знала, ей придется уступить. Но знала она и то, что первые пять лет жизни самые важные в развитии ребенка, и была твердо намерена использовать эти пять лет — растянув их до семи, — чтобы заложить в своих Валю и Федю хорошие манеры и начатки французского языка, нисколько не сомневаясь в своей способности сделать это. Зимой она ежедневно выходила с ними на бульвар и терпеливо высиживала там рядом с бабушками и нянями, не спускавшими глаз со своих подопечных. На даче Лиля могла немного расслабиться, зная, что Валя и Федя, хотя и не чересчур послушные дети, все же никогда не выйдут одни на улицу. Оказалось, однако, что не так-то просто обособить детей, которые хотят видеть и слышать друг друга, пусть и через запертую калитку, да еще и обтянутую проволочной сеткой. Валя и Федя скоро нашли место, где проволока отгибалась и сквозь образовавшуюся щель можно было передавать маленькие предметы: игрушечные часики, булавку с нанизанными на нее цветными бусинками, лакированную шахматную пешку, словом, весь тот сюрреалистический хлам, что накапливается в ящиках для игрушек у детей (да также и в шкатулках взрослых женщин). У Вали с Федей было огромное количество игрушек на разных стадиях целости, но Милочка хранила свои в коробке из-под ботинок и каждый вечер забирала их в дом. Обычно она приносила к месту встречи лишь две вещи — одноногого целлулоидного утенка и несколько разрозненных игральных карт. Утенок мало годился для игр — он не мог стоять и был слишком неровный, чтобы лежать на боку или на спине, но, при участии Вали и Феди, Милочка завязывала банты на его шее и вокруг единственной лапки и обертывала его скользкую головку цветными лоскутками. Роль Вали и Феди была пассивной и состояла в том, чтобы передавать через щель для украшения утенка ленты и лучшие носовые платки своей матери. Потом из коробки одна за другой извлекались карты, и игра становилась по-настоящему двусторонней. Лиля как завороженная слушала нескончаемые монологи Милочки, прижимавшей к сетке какую-нибудь из карт; ее речь то и дело прерывалась Валиными вопросами — трехлетний Федя не говорил ни слова, а только смотрел в лицо сестре, пока говорила она. Лиле очень хотелось узнать, о чем идет разговор, но она выведала у Вали лишь то, что карты были портретами Милочкиных родственников.

Теперь Лиля уже хотела, чтобы Милочка играла в саду с ее детьми. Она спросила хозяйку, не думает ли та, что Милочка нуждается в обществе других детей.

Полина Ефимовна отвечала, что Милочке лучше играть со своими игрушками.

— Ваши дети заняты друг с другом, — сказала она. — Милочка им не нужна. У разных людей могут быть разные взгляды на воспитание детей.

Лиля покраснела.

— Я имела в виду, что Милочка целыми днями одна, — сказала она. — Вы не думали отдать ее в детский сад?

— Я отдавала ее в ясли, и она заболела там корью, — сообщила Полина Ефимовна. — Потом я отдала ее в детский сад, и там она заразилась коклюшем.

Эти обстоятельства, разумеется, делали Милочку еще более желанным кандидатом на роль товарища игр ее детей, так что Лиле стоило труда скрыть свою радость и изобразить подобающее выражение на лице.

— Не пойму, почему Полина Ефимовна не хочет, чтобы Милочка играла с нашими детьми, — говорила Лиля мужу.

— По-моему, как раз ты этого не хотела, — напомнил ей Олег. — С первого дня ты дала ей это понять.

— Откуда мне было знать, что Милочка окажется такой душкой? Она могла бы повлиять на нашу Валю в хорошую сторону.

— Может быть, Полина Ефимовна опасается, что наша Валя повлияет на ее Милочку не в лучшую сторону.

Бывая на разных дачах, покупая там кило малины, тут литр молока, Лиля собрала кое-какие туманные сведения о прошлом своей хозяйки. Достоверно было известно лишь то, что Полина Ефимовна покинула поселок лет тридцать назад и вернулась в Степановку с маленькой внучкой, на радость своей престарелой матери, которая прожила еще два года после ее возвращения. Без всякой помощи она мужественно подлатала и подперла ветшавшую дачу и привела ее в такое состояние, что переднюю комнату можно стало сдавать. На вырученные деньги она смогла оплатить более основательный ремонт. Глядишь, говорили люди, лет через пять она и выберется из нищеты.

Несколько раз в неделю Лиле приходилось выбираться на рынок. Это вносило разнообразие в ее жизнь, состоявшую в основном из общения с детьми, и она с удовольствием переходила от прилавка к прилавку, прицениваясь к фруктам и овощам. По субботам Олег ходил вместе с ней и помогал поднести картофель и овощи. Лиля никогда не брала на рынок Валю и Федю — это было одно из ее твердых правил, — и теперь она со спокойным сердцем могла оставить детей одних на попечение Милочки.

В одну из суббот блуждающий взгляд Лили остановился на кукле, висевшей на крючке на дверном косяке галантерейного магазинчика. Ей нужны были шпильки, и она остановила Олега, но на самом деле ей хотелось получше приглядеться к кукле. Кукла была превосходна; на ее розовом личике было запечатлено серьезное и доброе выражение, у нее были густые черные ресницы, а на головке каштановые кудряшки. Ее одежды застегивались на изящные маленькие пуговички, так что ее можно было одевать и раздевать, как настоящего ребенка, а ботиночки и носочки были не просто нарисованы на ногах, а сделаны из настоящего материала. Продавщица, коротавшая время за плетением кружев, оторвалась от своего занятия и вышла из-за прилавка. «Импортная»[41],— произнесла она и показала имя куклы — Грета — на этикетке. Потом, доверяя покупателям, она вернулась к своим кружевам.

Когда за куклу заплатили и упаковали ее в коробку, Лиля поспешила покинуть рынок. Но у выхода ее внимание привлек старик, торговавший плетеными корзинами и вениками. В новом венике было какое-то предательское очарование, и Лиля попыталась остановить уверенный шаг мужа, сжав рукой его запястье. Но он шел, не останавливаясь, и она последовала бы за ним, не попадись ей на глаза маленький веничек, выставленный на обозрение отдельно на плоском камне.