вставить. Ее слезы льются ггрямо ему на лицо. Она кончает бурно фонтанируя. В результате он получил гораздо больший заряд эмоций, чем рассчитывал, можно не сомневаться. Он держится за свой нос. Она шарит в его ширинке. Мы все тяжело дышим.

— Теперь дай мне несколько пощечин, — приказывает она мне.

Ну тут уж я отвел душу. Отвешиваю ей дюжину таких, что и осла можно свалить. И он вдруг решает, что сейчас ее будут убивать.

— Нет! Нет! — протестует он.

Он кидается к карману своего мундира на стуле. И показывает мне бабки, целый комок банкнот.

— Не бери их, — говорит о»на. — Одевайся и сваливай.

Я застегиваюсь и привожу себя в порядок. А он продолжает настаивать, ему очень хочется, чтобы я их взял. Что именно он говорит, правда, я не слышал. У меня слишком шумело в ушах. Я направляюсь к ведру в туалете, чтобы поблевать. Он следует за мной и сочувственно, безо всякой  злобы, придерживает мою голову.

Анжела опять переходит на английский. Она ему все объясняет:

— My husband! His[35][честь] задета! Он очень переживает! Sick!..[36]

Она меня так рассмешила, что я чуть не захлебнулся блевотиной. Этот тип зарос волосами до самых плеч. Особо стоит отметить совершенно седую грудь. И надо было видеть его глаза, он прямо не знал куда их деть от стыда.

— Пардон! Пардон! — умолял он меня.

Я ушел, так и не подарив ему прощения, пострадала же моя честь, о чем тут говорить. Я проторчал на лестнице где-то полчаса. После чего вернулся в свою комнатушку, больше ждать я не мог. Я уже едва стоял на ногах. Только бы это прокатило, твердил я про себя.

Вскоре после супа Анжела пришла сама. Улыбка у нее на лице сразу меня успокоила.

— И сколько он тебе дал? — спросил я ее.

— Тебя это не касается, — отвечает она, — но все в порядке.

И все же я заметил, что она какая-то бледная.

-  Начнем с того, что этот англичанин не такой как все, он гораздо, гораздо лучше!

— А! — говорю я. — И с чего ты это взяла?

— Мы с ним поговорили, вот и все.

Она как бы дает мне понять, что я бы в таких тонкостях вряд ли разобрался.

— И что? К чему вы пришли?

—  Так вот! Когда ты ушел, я сразу стала ему расписывать, какой ты жестокий! Как ты надо мной издеваешься! Как постоянно меня ревнуешь ко всем, какой ты маньяк и извращенец, ну и все такое!.. И чем дольше я говорила, тем больше он требовал новых подробностей... И тогда мне захотелось уяснить для себя, а так ли уж он богат на самом деле. Это всегда нелегко определить. Они же постоянно все врут, как только речь заходит о бабле... Но я все же хотела знать, стоит ли мне тратить столько времени на этого мудака, а он, представь себе, сразу предложил мне еще и поехать с ним в Англию...

— Ничего себе!

—  А там, прикинь, он хочет на мне жениться. Сколько ему лет, по-твоему?

— Лет пятьдесят, наверное.

— Пятьдесят два, он показал мне свои документы, все. Я заставила его их мне показать. Он инженер... Инженерные войска... И по профессии он тоже инженер, и даже лучше того, у него три завода в Лондоне, вот так вот.

Я видел, что она чрезвычайно довольна, Анжела, но еще более очевидно для меня было, что в итоге ее наверняка разоблачат.

— А как же я?

— Он на тебя не сердится, слышь, [задрот]! Я дала ему понять, что, в сущности, ты не такой уж плохой чел, если оставить за скобками твои серьезнейшие отклонения и склонность к насилию, все-таки ты пострадал на войне, что многое объясняет, поскольку ты был там очень сильно ранен в башку и ухо, и плюс ко всему, ты был еще и самым храбрым в своем полку, доказательством чего является твоя медаль. Он изъявил желание снова тебя увидеть... Ему бы хотелось и для тебя тоже что-нибудь сделать.

— Черт.

Я окончательно перестал что-либо понимать.

— Завтра в три встречаемся у выхода из бистро со стороны канала, ты же знаешь, неподалеку от шлюза. Ну все, счастливо подрочить, я побежала, мне надо успеть, пока Дестине не заперла дверь внизу, а то она боится темноты.

И она сваливает.

Встречи придется ждать целых пятнадцать часов, подумал я. Из дома я вообще предпочел бы не выходить. Все вокруг стало каким-то хрупким, стоило мне сделать несколько шагов по своей каморке, как мне начинало казаться, будто пол и мебель покрываются трещинами. В конце концов я решил совсем не двигаться. Просто ждать. Около полуночи в прихожей послышалось шуршание ткани, это была Л’Эспинасс.

— У вас все в порядке, Фердинанд? — интересуется она у меня из-за двери.

А тебе-то какое дело, подумал я. Что ты хочешь от меня услышать? И таким слабеньким голоском, будто сквозь сон:

— Все хорошо, мадам, — говорю я, — все хорошо...

-  Ну тогда хорошего вечера, Фердинанд, отдыхайте.

Заходить она не стала.

На следующий день я иду по каналу мимо небольшой террасы перед кабаком. Направляюсь к шлюзу и располагаюсь где-то метрах в пятидесяти, укрывшись за тополем, чтобы меня не видели. Это мой наблюдательный пункт. Я стараюсь не привлекать к себе внимания. Хочу сначала просто посмотреть. Итак, я жду. Пока ждешь, можно полюбоваться на природу. Первой приходит она, усаживается. Заказывает себе пиво с лимонадом. Необычная все-таки мода была в 14-ом году, продлилась правда совсем недолго. В 15-м уже стали носить нечто противоположное. Фетровая шляпка, напоминавшая каску, ее она надвигала на лоб, и вуалька, за которой ее и без того далеко не маленькие глаза становились еще больше. Даже здесь, на расстоянии, я ощущал гипнотическое воздействие ее глаз. Анжела определенно обладала способностью проникать в самые потаенные уголки человеческой души, иначе не скажешь.

Тут подвалил и ее придурок, этот английский «инжинир» совершенно незаметно подошел по бечевнику[37]. Оказывается, у него был еще и небольшой животик. Странно, но в одежде он вообще больше выглядел на свои пятьдесят лет, чем голый.

Как и все инженеры, он был в форме цвета хаки, хотя, судя по красной ленте у него на каскетке, служил он при штабе, плюс непременный стек и сапоги, стоившие пятьсот