издавать, делал по моим указаниям поправки и подавал на подпись: он ставил отпечаток большого пальца, а ниже – перстня, который тут же прятал в сейф с одному ему известным кодом, на здоровье, кум, говорил он, вручая ему подписанные бумаги, будет чем подтереться, говорил он со смехом, и вот так генерал Родриго де Агилар и создал систему власти внутри власти, такую же всеохватную и плодотворную, как моя собственная, но и этим не удовольствовался, а исподтишка подталкивал мятеж в военной части Конде при пособничестве и неограниченной финансовой поддержке посла Нортона, своего дружка по походам к голландским шлюхам, своего учителя фехтования, который провез контрабандные боеприпасы в бочках норвежской трески, в обход таможни по дипломатическим каналам, пока улещивал меня за домино, мол, нет второго такого дружественного, справедливого и образцового правительства, как мое, и это они вдвоем вложили револьвер в руку фальшивого прокаженного, револьвер и пятьдесят тысяч песо половинками купюр, которые мы обнаружили дома у нападавшего, а вторые половинки ему полагалось получить после выполнения задания лично от моего, всю жизнь дружим, кума, вы подумайте, мама, какая нижайшая низость, и все равно они не смирились с поражением, а начали планировать идеальный переворот, такой, что ни капли крови не прольется, даже вашей, господин генерал, потому что генерал Родриго де Агилар накопил кучу весомых свидетельств, что я ночами не сплю, а брожу по темному дому и беседую с вазонами и портретами героев родины и архиепископов, что ставлю коровам градусники и кормлю фенацитином для снижения жара, что выстроил мавзолей для какого-то адмирала всея моря-океана, существующего лишь в моем воспаленном воображении, когда я собственными милосердными глазами видел в окне три каравеллы на рейде, что разорил казну вследствие неуемной склонности к покупке хитроумных аппаратов и даже подзуживал астрономов переиначить Солнечную систему ради королевы красоты, существующей лишь в его бредовых видениях, что в приступе старческого слабоумия приказал посадить две тысячи детей на груженную цементом баржу и взорвать ее динамитом в открытом море, вообразите себе, мама, каковы негодяи, и, руководствуясь этими весомыми свидетельствами, генерал Родриго де Агилар и командование президентской охраны в полном составе решили заключить его в приют для престарелых правителей на утесах, упечь его туда в полночь первого марта, во время ежегодного ужина в честь Святого Ангела-хранителя, покровителя телохранителей, то есть всего-то через три дня, господин генерал, представьте себе, но, несмотря на неотвратимость и масштаб заговора, он оставался внешне спокоен и ничем не выдал своей осведомленности, а просто в назначенный час принял, как принимал каждый год, гостей, свою личную охрану, усадил их за роскошно накрытый стол, выпить аперитив в ожидании генерала Родриго де Агилара, без него не провозгласить торжественный тост, сидел с ними, смеялся, балагурил с каждым по очереди, а офицеры смотрели на часы, подносили к уху, подводили, без пяти двенадцать, а генерала Родриго де Агилара нет как нет, жара стояла, как в котельном отделении, только пахло цветами, гладиолусами и тюльпанами, а также живыми розами в закрытом наглухо зале, кто-то открыл окно, мы продышались, взглянули на часы, ощутили нежный порыв морского ветерка с примесью запахов свадебного пира, все, кроме него, потели, всем нам было не по себе под этим беспрерывным свечением, исходившим от дряхлого зверя, он помаргивал, устремив взгляд в какое-то свое пространство, где царило иное время, ваше здоровье, сказал он, чахлая и неумолимая лилейная длань вновь подняла бокал, из которого он за весь вечер ни разу не выпил, в безмолвии последней бездны стали слышны утробные звуки часов, било двенадцать, но генерал Родриго де Агилар все не появлялся, кто-то хотел встать, прошу вас, сказал он и пригвоздил его к месту каменным взглядом, никому не двигаться, не дышать, не жить без моего разрешения, пока не пробьет двенадцать раз, и тогда портьеры раздвинулись, и заслуженный дивизионный генерал Родриго де Агилар въехал в зал на серебряном подносе, покоясь в полный рост поверх гарнира из цветной капусты с лавровым листом, превосходно приправленный, подрумяненный в духовке, в парадной форме с пуговицами из позолоченного миндаля к случаю, с нашивками бесценной работы на рукаве, с четырнадцатью фунтами медалей на груди и веточкой петрушки в зубах, полностью готовый к подаче на дружеской пирушке; специально обученные официанты приступили к делу, и окаменевшие от ужаса гости, не дыша, следили за изысканной церемонией разделки и оделения, и, когда перед каждым из нас на тарелке оказалась порция министра обороны с начинкой из сосновых орешков и душистых трав, он отдал приказ начинать, приятного аппетита, господа.

На своем веку он улизнул от стольких природных опасностей и расстройств, стольких зловещих затмений, стольких шаровых молний, что, казалось бы, в наше время уже невозможно было верить в предсказания карт, касавшиеся его судьбы. И все же, пока тело готовили к бальзамированию, даже наименее простодушные затаенно ждали, что начнут сбываться старинные пророчества: будто бы в день его смерти болотная грязь хлынет из топей в города, прольется кровавый дождь, куры начнут нести пятиугольные яйца, и тишина и мрак накроют вселенную, потому что мирозданию придет конец. Невозможно было в это не верить, ведь немногие остававшиеся газеты только и знали, что трубили о его бессмертии и врали о его великолепии, подтасовывая к передовицам архивные материалы, ежедневно нам показывали застывший во времени фас в жесткой форме с пятью печальными солнцами периода его славы, первый план полновластного, усердного и здорового, как никогда, правителя, хотя мы давным-давно потеряли счет его годам, на одинаковых портретах он снова и снова открывал всем известные памятники или общественные организации, которых никто в глаза не видывал, председательствовал на торжественных мероприятиях, прошедших якобы вчера, а на самом деле – в прошлом веке, и все знали, что это вранье, что он не появлялся на людях со дня ужасной смерти Летисии Насарено, остался один в этом ничейном доме, а повседневные государственные дела решались сами собой по инерции, накопившейся за столько лет его огромной власти, заперся насмерть в обветшалом дворце, из окон которого мы, сокрушаясь сердцем, созерцали теперь тот же угрюмый закат, который он, надо думать, множество раз видел со своего призрачного трона, видели прерывистый свет маяка, полнивший развалины залов медлительными зелеными водами, видели бедняцкие лампы, мерцающие внутри стеклянной скорлупы того, что некогда являло собой россыпь искусственных утесов – зданий министерств, захваченных ордами нищих после того, как разноцветные халупы на припортовых холмах снес очередной наш циклон, видели внизу рассеянный дымящийся город, горизонт