приехала комиссия Лиги Наций и перевернула каждый камень в стране и допросила всех, кого хотела и как хотела, настолько подробно, что Бендисьон Альварадо не уставала удивляться, откуда взялись эти наряженные, будто спириты, люди, которые явились к ней в дом искать две тысячи детей под кроватями, в корзинке с шитьем, в банках с кисточками, и наконец комиссия официально объявила, что тюрьмы нашла закрытыми, родину в покое, всё на своем месте, и не обнаружила каких-либо признаков, которые позволили бы подтвердить возникшие подозрения о возможном нарушении или покушении на нарушение прав человека вследствие действий или бездействия, спите спокойно, господин генерал, уехали, он помахал им на прощание из окна платочком с золотой каемкой, чувствуя такое облегчение, будто что-то кануло навсегда, прощайте, простофили, скатертью дорога и попутного ветра, вздохнул он, кончено, но генерал Родриго де Агилар напомнил ему, нет, не кончено, потому что остаются еще дети, господин генерал, и он хлопнул себя по лбу, вот же ж на хрен, совсем забыл, а с детьми-то что нам делать. Силясь избавиться от этой неприятной мысли, пока действенный способ не будет найден, он велел вывезти детей с тайных баз в сельве и отправить в другое место, в провинции нескончаемых дождей, где не дули вероломные ветра, способные разнести их голоса, где сухопутные звери сгнивали прямо на ходу, на словах прорастали лилии, а осьминоги жили на деревьях, приказал загнать их в горные пещеры в Андах, в вечные туманы, чтобы никто не догадался, где они, сменить им мутные гнилостные ноябри на феврали с горизонтальными днями, чтобы никто не догадался, когда они, выслал им хинные пилюли и шерстяные одеяла, когда узнал, что у них жар, ведь они долгие дни простояли по горло в воде на рисовых полях, чтобы их не заметили аэропланы Красного Креста, велел закрасить красным свет солнца и блеск звезд, чтобы вылечить их от скарлатины, велел опрыскивать их с воздуха инсектицидами, чтобы не покусала тля, водящаяся в банановых рощах, устраивал им дожди из карамелек и снегопады из сливочного пломбира, на парашютах спускал новогодние игрушки, чтобы они были довольны, пока он раздумывает в поисках волшебного решения, и таким вот образом постепенно уберегся от коварства памяти, позабыл их, погрузился в печальную трясину бесчисленных одинаковых ночей домашней бессонницы, услышал, как металлически пробило девять, снял кур с дворцовых карнизов и отнес в курятник, не успел пересчитать всех на насестах, когда вошла мулатка из обслуги собрать яйца, почувствовал солнечные переливы ее лет, рокот ее выреза, навалился на нее, осторожнее, генерал, пробормотала она, дрожа, яйца побьете, да пусть, на хрен, бьются, ответил он, опрокинул ее одним махом, не раздевая, не раздеваясь, мечтая сбежать от бесплотной славы этого вторника, заляпанного зеленым дерьмом сонных тварей, поскользнулся, провалился в головокружительное жерло, изборожденное мертвенно-бледными полосками неохоты, испариной и вздохами строптивой женщины, обманчивыми угрозами забвения, летя вниз, он оставлял кривую жадного звяканья своей золотой шпоры, падучей звезды, известковый след пыхтения мужика, которому приспичило, повизгивание разохотившегося кобеля, ужаса застыть в отблесках и безмолвном громе мгновенной вспышки смертельной искры, но на дне бездны снова оказалась загаженная солома, бессонный сон куриц, огорченная мулатка, которая поднялась на ноги в платье, измазанном желтой патокой желтков, и обиженно сказала, вот видите, я же говорила, генерал, яйца разбились, а он фыркнул, чтобы унять ярость от очередной любви без любви, сосчитай сколько, сказал он, вычту из твоего жалованья, ушел, пробило десять, проверил десны у всех коров в загонах, увидел одну из своих женщин, корчащуюся от боли на полу барака, и повитуху, которая выудила из ее утробы дымящегося младенца с обернутой вокруг шеи пуповиной, это был мальчик, как назовем, господин генерал, как хотите, ответил он, пробило одиннадцать, пересчитал, как каждый вечер с самого начала правления, караульных, проверил замки, завесил клетки с птицами, погасил везде свет, пробило двенадцать, родина пребывала в покое, мир спал, он направился в спальню через темный дом, через световые лопасти маяка, подобные минутным рассветам, повесил лампу на случай бегства, заперся на три замка, три засова, три щеколды, сел на переносной нужник и, пока выдавливал скудную мочу, гладил, словно беспощадного младенца, свое разбухшее яичко, пока то, что там перекрутилось, не стало на место и оно не уснуло у него в руке; боль прошла, но тут же вернулась в сполохе паники, когда в окно ворвался порыв ветра, прилетевшего из-за пределов селитряных пустынь, и, словно стружку, рассыпал по спальне песню мягкосердных множеств, которые спрашивали, где ж тот рыцарь, что в поход собрался[30], вздыхали, ах, горе, ах, кручина, взошли они на башню, не едет ли домой, да, едет, да, вернулся, вернулся, слава богу, да только вот вернулся он в бархатном гробу, пел хор столь многочисленных и далеких голосов, что он едва не уснул в убеждении, что поют сами звезды, но встрепенулся в бешенстве, хватит, на хрен, вскричал он, или они, или я, и выиграл он, потому что еще до зари приказал посадить детей на груженную цементом баржу, их, поющих, вывезли к границам территориальных вод и быстро, чтобы не страдали, взорвали их, поющих, динамитом, а когда три офицера, которые совершили это преступление, явились к нему и доложили, ваш приказ выполнен, господин генерал, он повысил каждого на два звания и наградил медалями за преданность, но потом велел расстрелять без всяких почестей, как обыкновенных преступников, потому что есть такие приказы, которые давать можно, а выполнять нельзя, на хрен, бедные ребятишки. Такие ужасные истории подтверждали его давнюю убежденность: самый страшный враг живет в тебе самом, в доверчивости твоего сердца, и те самые люди, которых он вооружал и возвеличивал, чтобы они подпитывали режим, рано или поздно начинали плевать в кормившую их руку, он уничтожал их одним махом, доставал из ниоткуда новых, производил в самые высокие звания, тыкая пальцем, по вдохновению, ты у нас будешь капитан, ты – полковник, ты – генерал, а все остальные – лейтенанты, хрен ли, видел, как они росли, пока форма не начинала трещать по швам, потом терял из виду, и какое-нибудь недоразумение вроде двух тысяч похищенных детей напоминало ему, что подводит его не какой-то один человек, а все высшее командование вооруженных сил, на которые только зря молоко расходуется, а как их прижмет, так срут в тарелку, с которой ели, а ведь это я их породил, хрен ли, из собственных ребер выстругал, добился для них хлеба и уважения, и все же