– Вот лозунг мой и солнца! Маяковский!

– А я Маяковского не люблю. Ну, что это за стихи: «Я достаю из широких штанин…»

– Маяковский – гений! Ты «Облако в штанах» читала?

– Ну, вот – опять про штаны… Ой! – взглянула она в окно. – Москва!

Паровоз, весело ухнув, разом сбросил скорость, и теперь поезд пробирался в город медленно, ощупью, сквозь наплывающую на окна сизую дымку.

Оттого ли, что железнодорожные пути на подъезде к Москве существенно ниже фундамента огромных, мною ещё не виданных зданий, облицованных мрамором и гранитом, зданий, парящих над землёй, мне показалось, что поезд вошёл в расщелину, и теперь раздумывает, как ползком из этой теснины выбраться.

Утро было ранним, настолько ранним, что в окнах кое-где ещё желтели электрические огни. Вероятно, проснувшиеся жители этих квартир были из рабочих, так как только гегемоны имеют профессиональные льготы вставать ещё до восхода солнца, чтобы, взбодрившись, успеть к станкам и к разным своим сборочным механизмам.

Я, забыв о спутнице, жадно прильнул к стеклу, стараясь запечатлеть в памяти все детали открывающейся мне столицы. Будет, будет, что рассказать ребятам по возвращении! Ух, ты! А вот ещё одно немыслимое по величине здание, в котором запросто уместятся мои Бондари со всем районом в придачу.

Москва! Как много в этом звуке…

С добрым утром, милый город, сердце Родины моей!

Все строчки русских поэтов перемешались в голове. Я был настолько взволнован, что на голос, позвавший меня к выходу, совсем не обратил внимания. Я пожирал город всеми клетками своего жадного и любопытного организма. Я в Москве! Да здравствует столица! Да здравствуют сто лиц!

– Чемоданы! Чемоданы захвати! – когда, движимый народом, я пробирался к выходу, меня за руку поймала Маргарита. – Чемоданы… – протянула она жалобно.

Как ни был я сердит на Маргариту, одну с баулами оставлять её не собирался. Вот посажу в автобус, и пусть едет в своё не раз хвалёное театральное общежитие. Пусть едет…

Я вернулся назад, подтащил чемоданы к проходу, и стал ждать, пока все выйдут из вагона.

Вот уже и наша проводница вышла проверять: все ли пассажиры в порядке? В соседнем купе, там, где вчера обитал физик, она почему-то задержалась.

– Ну, пойдём! Пойдём! – заторопила королева Марго. – Такси расхватают! Быстрее!

На перроне резво катил двуосную тележку носильщик с огромной бляхой на груди.

– На такси – без очереди! – победно, но неопределённо провозгласил он, как обычно кричат на базаре, зазывая покупателей.

На перроне мы были одни, следовательно, носильщик обращался к нам, хотя эти два чемодана я, теперь отдохнувший, мог запросто пронести через всю Москву.

– Носильщик! Носильщик! – замахала руками Маргарита, – К нам! Сюда, сюда!

На гибких рессорах тележка остановилась как раз у наших баулов. Не успел я и рта раскрыть, как вещи уже были на месте, и носильщик трусцой покатил тележку дальше. Мы бегом едва за ним поспевали.

Я не знаю, как пахнут другие города – кроме Тамбова я тогда нигде не был, но и теперь глубоко убеждён, что каждый город, особенно большой, имеет свой неповторимый запах.

Москва пахла гастрономом.

Воздух был наполнен вкусом молотого кофе, кондитерских изделий, сдобных булочек и пахучего горьковатого дыма, в котором это всё готовилось.

У меня в то время любой город ассоциировался с благополучной жизнью, где на деревьях растут баранки и ситный хлеб, которого в Бондарях не видели. В наших сельповских магазинах, кроме ржавой селёдки, ржаного хлеба на развес, головок крепкого, как кремень, сахара, да бесконечных бутылок водки в сургучной опечатке, да ещё вина, ничего не продавали. А здесь – вон они, витрины! В них есть всё.

Крутил головой, удивляясь обилию магазинов, ларьков с разнообразными товарами.

Я даже сумел проскочить нашего носильщика, который остановился возле новенькой «Победы» с шахматной полоской по бортам.

– Ну, ты разогнался, разогнался как! – попридержала меня за рукав Маргарита. – Поедем со мной в нашу общагу, я тебе по дороге буду о столице нашей Родины рассказывать, о её героическом прошлом… Поедем!

О героическом прошлом столицы я, наверное, знал не хуже этой московской студентки, но слушать и слушать её бархатистый с придыханием голос очень хотелось. Да и оставаться в городском гвалте одному страшновато: я наверняка могу заблудиться в этих каменных теснинах сразу же за первым углом. Что мне делать целый день? Поезд на Тамбов пойдёт только поздно вечером, а куда деваться днём? В кармане у меня немалые деньги, а воров, я слышал, в Москве больше, чем блох на собаке. Обчистят за милую душу, а мне ещё отца с матерью порадовать надо: вон, сколько денег их сын заработал, пока его дружки груши околачивали! А Маргарита здесь своя, её, наверное, тут знают. С ней спокойнее, да и переночевать у неё в общежитии можно. Она говорила, что живёт в комнате с подружкой вдвоём, а подружка теперь на съёмках в Сибири, и вернётся не раньше Нового Года. Вот ночка будет!

– Пойдём, чего ты? Можешь у меня переночевать… – Маргарита быстро расплатилась мелочью с носильщиком и открыла дверь машины. – Садись!

А, была – не была! Сидение в такси мягкое, в салоне пахнет дорогими сигаретами, кожей, и ещё чем-то таким завлекательным, что я сразу оказался в машине.

Таксист с резким щелчком повернул ключ таксометра, и машина, плавно качнувшись, тронулась.

– Вам куда, молодые люди? – водитель почему-то обернулся ко мне на заднее сидение.

Я молча пожал плечами. Маргарита назвала какую-то улицу, то ли Добролюбова, то ли Достоевского, то ли ещё какого писателя на букву «Д». Может, даже Довженко… Хотя Довженко вряд ли. Скорее всего, улица Добролюбова. Там ещё сбоку парк большущий полыхал кленовым листом, хотя ещё и не осень.

Жарко. Асфальт кругом. Вот и сгорает листва раньше времени, подумалось мне тогда.

Общежитие высокое, этажей в десять. У подъезда кустарник ёжиком аккуратно пострижен, и – ни души.

– Спят ещё! – сказал Маргарита, открывая дверцу.

– Да я помогу! Чего ты? – я тоже вылез из машины.

– Ты сиди здесь! Мне ребята помогут. Такси отпускать нельзя, потом не поймаешь. А я тебе ещё должна Москву показать! Сиди!

При словах «Москву показать!» мне снова стало как-то не по себе. В своё время соседский переросток Толя Шевелёв мне уши чуть не оторвал за моё жизнерадостное младенческое любопытство.

Таксист спокойно закурил. У меня в карманах, кроме махорки, ничего не было, а крутить цигарку здесь, в Москве, не совсем удобно. Я робко попросил у него сигарету.

Тот передал мне хрустящую целлофаном пачку болгарской «Витоши». Такие сигареты любил курить и мой наставник. Я с ещё большим уважением проникся к таксисту: «Свой мужик!»