– …Девчонки, кто-то сзади подумал, что мы кошки… – между тем продолжала свой сольный концерт Анна Ивановна, пока Катька не взмолилась, отчаянно зажав уши:

– Баб А-а-ань! Ну хватит уже! Слышать же невозможно! Господи, отстой какой…

– Ну почему – отстой? – рассмеялась весело Анна Ивановна. – И ничего не отстой! Народу нравится!

– Да вы хоть знаете, что это за группа вообще? Они же третье место на Евровидении с этой песней заняли! А вы…

– А что мы? Мы тоже хорошая группа, между прочим! И творчество у нас общее, и цели общие – денег себе заработать… Иль ты возраст имеешь в виду? Так возраст – это не порок! А если и порок, то с годами все порочными становятся. И группа твоя любимая когда-нибудь старушками будет…

– Ой, да не в этом дело! Как вы не понимаете-то? Ну, мам, ну ты-то чего смеешься…

Дернув обиженно головой, отчего густые ее темно-русые волосы взметнулись красивым веером, Катька гордо покинула кухню. Пока Женя успокаивалась и утирала с глаз набежавшие от смеха слезы, Анна Ивановна быстро допила свой чай. Взглянув на кухонные часы, тут же подскочила испуганно, чуть ли не бегом бросилась в прихожую:

– Ой, девки, засиделась я тут у вас! А мне еще на другой конец города ехать надо! У нас сегодня концерт… Придется теперь такси ловить. Аркашка страсть как опоздавших не любит! Может и оштафовать, если шибко рассердится! Катюха! Пока! – крикнула она в сторону Катиной комнаты. – Не сердись давай на бабку! Слышала? На обиженных воду возят!

Торопливо одевшись и расцеловавшись с Женей, она упругим колобком выкатилась за дверь, обернулась из раскрытых дверей лифта, успела и подмигнуть, и, скорчив забавную рожицу, еще и помахать рукой с достоинством – ни дать ни взять звезда эстрады, взошедшая на трап самолета…

Остаток вечера Женя зашивала свою шубу. Стежок к стежку, стежок к стежку… Получалось хорошо, снаружи и незаметно совсем. Бабушка раньше всегда ее хвалила. Говорила: руки у нее ловкие. Закончив долгую кропотливую работу, она надела свое пострадавшее меховое сокровище, подошла к зеркалу, покрутилась перед ним кокетливо, как давеча крутилась перед восхищенным Гоги Оксанка. На душе и впрямь стало полегче, будто вернулась она на свое законное место. Все-таки непреодолимая эта вещь – женская зависимость от хорошей одежды! Уж если она в тебе завязалась когда-то, ничем ее не искоренишь. Как, впрочем, зависимость любую другую, основательно уже прижившуюся. У каждого она своя. У кого совсем пагубная, у кого так себе… Кто через табачный дым на мир смотрит, кто через алкоголь, а кто на сериалы чернушные телевизионные всем организмом подсел… Да много их, зависимостей всяких! Может, страсть к хорошим одежкам самая среди них безобидная? Хотя о безобидности тут тоже рассуждать не приходится, вон как ее ломало в эти дни отсутствия любимой одежки…

От зеркала Женю оторвал телефонный звонок. Надо же – снова Оксанка. Что у нее на этот раз? Девушка взахлеб тараторила что-то в трубку – Женя ни слова не понимала. Тем более что от волнения Оксанка опять перешла на родной диалект. Скинув с плеч шубу, Женя села поудобнее, вклинилась довольно неуклюже в поток непонятных для быстрого восприятия словосочетаний, то есть оборвала ее на полуслове:

– Оксан! Давай помедленнее, а? Не верещи так, мембрана в телефоне лопнет! Что у тебя опять случилось?

– Да не у меня, а у тебя, Жень! Я вспомнила! Я все вспомнила! Это же просто ужасно, что я вспомнила, Жень…

– Чего ты вспомнила? Говори яснее!

– Ну, про того маньяка все вспомнила… Знаешь, будто память у меня враз открылась! Ой, будто все сначала пережила…

– Да что, что ты вспомнила-то?

– А то! Я когда дернулась к нему со своим баллончиком и на колпачок нажала, он, знаешь, так вздрогнул от неожиданности, замахал руками и на вдохе прохрипел: «Женя»…

– Не поняла… Что он прохрипел?

– Да имя твое прохрипел, господи! Вроде как возмутился, что ли… А потом так страшно рот открыл, глаза закатил и рухнул…

– Да ну, не сочиняй, Оксанка… А может, это у тебя не память открылась, а просто сон такой приснился? А что? Бывает же…

– Та шо я, совсем тупая, по-твоему? Уж и сна от яви не отличу? Нет, Жень, я теперь совершенно точно все вспомнила! Он точно твое имя назвал! Надо быстрей звонить этому… как его… майору тому ментовскому! Ну, помнишь его? Белобрысенький такой хлопчик! Он еще сказал, что зайдет потом к тебе, поспрошает дополнительно… Звони ему срочно, Женя!

– Да ну тебя, Оксанка! Успокойся давай. Никому я звонить не буду! Зачем это?

– О господи, глупая ты какая! Надо сказать, что я все вспомнила! Звони давай!

– Да ну, Оксанка, брось… Не надо никому звонить…

– Почему?!

– Да, знаешь… Еще подумает чего-нибудь…

– Господи, та шо такого он должен подумать?!

– Ну… Что я ему навязываюсь…

– Ни фига себе… – опешила на том конце провода Оксанка. – Как это – навязываешься? Ты что, Жень, совсем рехнулась, что ли? Он же милиционер… Как можно милиционеру навязываться? Звони давай!

– Нет, Оксанка, не буду. Зачем? Пусть человек спокойно отдыхает. У него выходной сегодня.

– А ты откуда знаешь?

– Да так, случайно просто.

– А завтра позвонишь?

– И завтра не позвоню.

– Так как же, Жень! Ничего не понимаю… Этот маньяк – он же и впрямь на тебя хотел напасть, а не на меня вовсе! Он попутал меня с тобой! Тебе что, не интересно, что ли? Ну, ты даешь… Выходит, я из-за тебя пережила такое, а ты даже звонить не хочешь…

– Ладно, я подумаю, Оксан. Завтра видно будет. Не волнуйся так.

– Та какое там – не волнуйся… Скажешь тоже – не волнуйся! Посмотрела б я на тебя, как бы ты на моем месте не волновалась… Так будешь звонить или нет?

– Ну сказала же – подумаю! Все, Оксанка, пока! Прими валерьянки и спать ложись! Утро вечера мудренее!

Нажав на кнопку отбоя, Женя откинулась на спинку дивана, машинально водя рукой по шубному ворсу. Под пальцы попалась пуговица, потянулась на длинной ниточке, оставшись в руке.

Оторвалась, стало быть. Женя поднесла ее к глазам, стала рассматривать внимательно. Господи, и зачем она трубку взяла? Не надо было! Сидела, шила себе, радовалась потихоньку, перед зеркалом вертелась… А тут – нате вам. Будто подкрался кто-то сзади, толкнул под руку – не тому, мол, радуешься ты сейчас, девушка! Прошло, мол, для тебя то время безвозвратно, когда можно было тряпочкам радоваться да тихой гармонией наслаждаться, на себя их напялив… И впрямь слишком уж безобидной была для тебя эта зависимость, девушка!

Вздохнув, она снова машинально продела нитку в иголку, начала пришивать оторванную пуговицу на законное место. Сильно уколов палец, вскрикнула, стала смотреть, как проступает на коже капелька крови, потом слизнула ее автоматически. Тут же захотелось плакать – просто сил нет. Еще и лицо милиционера Димы вдруг перед глазами всплыло… Вот же напасть какая с этим милиционером, господи!