отдыхать и избегать любых источников стресса. Дамьен успокоил его словами, в которые сам не верил, расписался в журнале и вошел в палату, полный решимости доказать этой зазнайке Веронике, что проблему можно решить и его методами.

Сандрина лежала с открытыми глазами.

Бледность ее кожи и неподвижность тела напомнили ему фламандскую картину из Руанского музея изящных искусств под названием «Женщина на смертном одре».

Холодный ноябрьский свет с трудом проникал сквозь жалюзи, и эта мрачная атмосфера погребальной комнаты моментально остудила энтузиазм инспектора.

Он ожидал увидеть сумасшедшую с перекошенным лицом, всклокоченными волосами и слюнявым ртом, но вместо этого он оказался перед красивой женщиной, хрупкость и уязвимость которой вызывали лишь нежность и доброжелательность. Если на ее коже и была кровь, медсестры убрали все ее следы. Темные волосы струились по плечам женщины, а естественно розовые губы дрогнули в легкой улыбке, когда она заметила присутствие в палате двух мужчин.

Но Дамьен знал, что безумие нередко прячется за маской нормальности.

Он вспомнил, что колдуньи Берри не всегда были старухами с крючковатым носом, встречались среди них и прекрасные незнакомки с обманчивым шармом.

И что в стихотворении Гете, которое его дочь выучила в шестом классе перед самым исчезновением, Лесной царь заманивал к себе детей сладкими обещаниями.

– Мадемуазель Водрье, вы меня слышите?

Кивок головой.

– Я – инспектор Бушар, это мой коллега. Вы не возражаете, если мы зададим вам несколько вопросов?

Второй кивок головой.

– Вы можете рассказать, что с вами произошло?

Сандрина пристально посмотрела на инспектора.

Ее глаза, еще несколько секунд назад наполненные спокойствием, которое Дамьен отнес на счет седативных препаратов, внезапно помрачнели. Зрачки расширились, как при сильном волнении, а руки, до сих пор неподвижно лежащие вдоль тела, сомкнулись, словно сжимая невидимый предмет. Лицо исказилось тревогой, а взгляд, словно корабль, раскачиваемый волнами, принялся блуждать между двумя полицейскими.

– Вы только не волнуйтесь, – поспешно сказал Дамьен, обеспокоенный такой метаморфозой, – мы здесь для того, чтобы вам помочь, вам ничто не угрожает…

Инспектор заметил повязку на ее левом запястье. В отчете о поступлении пациентки говорилось о неровных и глубоких порезах в этом месте. Он увидел красные пятна крови, выступившие на бинтах, свидетельствующие о том, что раны недавно открылись, словно плохо зарубцевавшиеся стигматы от распятия на кресте.

– Не волнуйтесь…

Но было слишком поздно.

Сандрина начала свой рассказ под ошеломленными взглядами Дамьена и Антуана, и они, увлекаемые лихорадочным шквалом слов, завороженные этим лицом, измученным страхом, не осмеливались ее прервать.

5

«Займи себя чем-нибудь…

Почитай, к примеру, свой стих…

Так будет легче…

Вот увидишь, завтра, когда учительница тебя вызовет к доске, ты мне скажешь спасибо…

Иди сюда…

Поближе…

Так будет легче…»

6

На следующее утро Дамьен встал до того, как прозвонил будильник.

Он провел большую часть ночи, снова и снова слушая кассету и записывая все, что казалось ему важным. Фразы, звучавшие на кассете, были полностью идентичны произнесенным в палате, словно заученный рассказ. И ни разу Сандрина не упомянула о том, кому принадлежит кровь на ее одежде.

Затем Дамьен обзвонил районные больницы, чтобы выяснить, не поступал ли к ним человек с тяжелыми травмами, потерявший много крови. Всякий раз ответ был отрицательным.

К трем часам ночи он наконец решил лечь спать, с голосом Сандрины, еще звучащим в его голове, словно нескончаемый ветер, от которого невозможно было укрыться.

Ему снился остров, погруженный в туман; он брел по влажной траве, пропитавшись запахом хлорофилла, касался камней, покрытых липким лишайником, и слышал рычание невидимого зверя сквозь шум прибоя. Широкая полоса леса возникла перед ним, затем исчезла, словно неприятная мысль. И там, одинокая и неподвижная в окружении скал и диких трав, как Ниоба[4], превратившаяся в камень, женщина, покрытая кровью, не шевелясь, смотрела на него. Ее пурпурное платье развевалось под порывами ветра, словно парус корабля-призрака. Сандрина подождала, пока он окажется напротив нее, чтобы прошептать ему свое заклинание потухшим голосом: «Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?»

Дамьен проснулся весь в поту, первая фраза стихотворения Гете еще витала в тишине его спальни. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что он находится у себя дома, а не на сырой равнине несуществующего острова. Он выругался, рассердившись на этот кошмар и оставив всякую надежду снова уснуть. Полчаса спустя, когда первые рассветные лучи медленно вырисовывались на горизонте, он уже ехал в сторону полицейского участка.

Инспектор заперся в своем кабинете с чашкой горячего кофе в руке и в течение всего утра делал телефонные звонки, многие из которых остались без ответа.

Однако он выяснил, что никакой нотариальной конторы в районе порта Вилле-сюр-Мер никогда не было, и никакой Бегено не значился в официальном справочнике нотариусов.

Также не нашлось никаких следов Сюзанны Водрье, живой или мертвой.

Он пообщался с разными туристическими агентствами района, в течение часа разговаривал с морским информационным центром Кана, но не нашел никакого острова, похожего на тот, который описывала Сандрина.

Многочисленные порты побережья заверили его, что катер под названием «Лазарус» у них не зарегистрирован.

По мере того, как инспектор проверял возможные зацепки, упомянутые Сандриной, он один за другим раздраженно вычеркивал пункты своего списка, составленного накануне. Вскоре их осталось всего два, и Дамьен выругался, понимая, что невозможно найти человека при помощи одной только довоенной песенки или немецкого стихотворения.

«Этого недостаточно, чтобы просить морскую жандармерию прочесать близлежащие острова в надежде отыскать бывший детский лагерь и гипотетические трупы горстки жителей», – с горечью подумал он.

Ему казалось очевидным, что вся эта история, даже рассказанная с убежденностью, от которой пробирал озноб, была чистой выдумкой.

«Но откуда взялась кровь, черт побери?»

Результаты анализов подтвердили, что речь идет о человеческой крови.

От одного до двух литров, по словам экспертов.

Группа крови не совпадала с группой крови Сандрины.

«Что же на самом деле произошло?»

Дамьен скрепя сердце признал, что дело, с которым он рассчитывал быстро разобраться, на данный момент оказалось тупиком.

Песня и стихотворение.

Он машинально пробормотал слова Люсьен Буайе:

«Говори со мной о любви, ну скажи мне ласковое слово…»

Все знали эту песню. Для целого поколения она была символом возрождения и беспечности страны, вышедшей из одной войны, не подозревая, что совсем скоро начнется другая. Эта песня была частью культурного наследия Франции, коллективного подсознания, запечатленного на грампластинке со скоростью 78 оборотов в минуту. Ее распевали как влюбленные, так и родители, укачивающие своих детей.

Но почему тогда Дамьена не покидало