Привилегии соблюдали строго. В 1304 году студент Пьер Лебарбье был схвачен за убийство. Прево Пьер Жюмель разобрал его дело, признал студента виновным и повесил. Это вызвало бурю негодования не только в университете, но и во всём парижском духовенстве. Ректор остановил чтение лекций, а председатель духовного суда созвал на Рождество Богородицы представителей Церкви, чтобы пройти с ними в торжественной процессии с крестами и хоругвями к дому прево. Там каждый из участников должен был бросить в дом камень, громко произнести грозное проклятие: «Отступи, отступи, сатана проклятый! Признай свое преступление и дай удовлетворение матери нашей, святой Церкви, которую ты, сколько тебе было по силам, поразил и оскорбил в ее привилегиях».

Король принял сторону духовенства — сместил прево и приказал ему дать университету удовлетворение. Университет довел свою месть до изощренности, потребовав, чтобы прево собственноручно снял труп Лебарбье с виселицы, поцеловал его в губы, положил в гроб и, провожая его до церкви, где должно было происходить отпевание, останавливался на каждом перекрестке и, положа руку на гроб, говорил: «Добрые люди, вот клирик, которого я без всякой с его стороны вины предал смерти; молитесь за него». Несчастный прево должен был подчиниться и затем еще ехать к папе, чтобы просить о снятии с себя отлучения от Церкви.

Правда, в период грандиозных бедствий, каким стала, например, Столетняя война, короли «забывали» о привилегиях университетов, в частности об освобождении их от налогов, потому что деньги требовалось получить любой ценой. Так, в 1411 году французский король Карл VI обратился к Парижскому университету за финансовой помощью; в 1416-м и 1418-м его обложили податью и заставили платить налог с продажи вина, а с 1437 по 1444 год уже Карл VII, отвоевывавший собственную страну у англичан, практически каждый год требовал от Сорбонны внести долю в общие усилия. В июне 1419 года, в апреле 1420-го и в феврале 1437-го членам университета даже пришлось нести караульную службу. Надо отметить, что корпоративный дух университета тогда был сильно подорван: сказались невыносимое напряжение, в котором приходилось жить многие годы, лишения, нищета, постоянная угроза жизни и здоровью… Тут, как говорится, не до жиру — оставили бы в покое. Зато потом, когда непосредственная опасность миновала, к членам университета вернулось чувство собственного достоинства.

В Монпелье в 1556 году несколько немецких студентов, возвращавшихся с крещенской пирушки с зажженными факелами, наткнулись на ночной дозор, который их разоружил. Поднялся большой шум. Школяры донесли бальи о том, что их привилегии были попраны, и капитан гвардейцев схлопотал выговор.

В 1703 году отпущенных на каникулы учеников Славяно-латинской академии Софрона Арикова и Григория Уварова чуть было не записали в драгуны, но они обратились к экзарху (местоблюстителю патриаршего престола) Стефану Яворскому, после вмешательства которого их прислали обратно в академию. В 1711-м произошел гораздо более значительный инцидент, чуть не приведший к международному скандалу: студентов академии избили на дворе польского резидента Шпрингера. Пострадавшие подали челобитную в Сенат, и по его указу Посольский приказ организовал расследование. Шпрингер пошел к ректору академии мириться и встретил у него достаточно теплый прием, но на академическом дворе на него напали «префект с другими старцами и студенты, которых было человек с двадцать», «паки били и увечили дубьем, и бив, замкнули его в особую келью, в которой он ночевал». Послу чуть не переломали ноги, подбили глаз и оцарапали лоб, однако он предпочел замять конфликт. Поляков, виновных в нападении на студентов, допросили и выслали из России. Еще один пример: 23 ноября 1743 года студент академии Иван Миронов пошел за хлебом и оказался невольно втянут в потасовку на Тверской улице. В ходе разбирательства его заподозрили в побеге из академии, однако после дознания «по резолюции Московской Полицмейстерской канцелярии велено онаго школьника Ивана Миронова отослать в вышеозначенную Московскую академию» в распоряжение ее властей.

«Членами и подданными университета» (membra et supposita universitatis) были не только преподаватели и учащиеся, но и университетские сторожа, прислуга, книготорговцы, продавцы бумаги и пергамена, переписчики, типографщики, переплетчики и орнаментщики, аптекари, содержатели бань, изготовители математических, астрономических и хирургических инструментов, банкиры, ссужавшие профессоров и студентов деньгами, посыльные, через которых шла простая и денежная корреспонденция. Даже трактирщики, привечавшие в своих заведениях учащуюся молодежь, претендовали на привилегированную подсудность. Посыльные же перед вступлением в должность приносили присягу и получали грамоту, удостоверявшую их личность и гарантировавшую неприкосновенность. Например, в грамоте, выданной Гейдельбергским университетом, говорилось: «Предоставляем такому-то нашему посыльному по разным делам учителей и учащихся пользоваться всеми правами и вольностями нашего университета при путешествиях его как на суше, так и на воде и приглашаем всех и каждого, как скоро он будет проходить чрез ваши земли, местечки, города и проч. с вещами, книгами, платьем и другим имуществом вышеупомянутых учителей и учащихся, давать ему свободный и беспошлинный пропуск и снабжать по его просьбе всем, в чем будет нуждаться».

Теоретически подсудность университету была значительным преимуществом, но на деле всё, как обычно, упиралось в «человеческий фактор». Порой студенты не могли найти управы на свое непосредственное начальство.

Выше уже упоминалось, что А. Н. Радищев и другие русские студенты, отправленные учиться в Лейпциг, были вынуждены подчиняться назначенному им в наставники майору Бокуму, который всячески обирал и обижал своих подопечных. Когда те попытались жаловаться в вышестоящие инстанции, майор решил продемонстрировать им свою власть: «…придравшись к маловажному проступку князя Трубецкого, посадил его под стражу, отлучив от обхождения с нами, и приставил у дверей комнаты, в которую он был посажен, часового с полным оружием, выпросив нарочно для того трех человек солдат». Кроме того, арестованному («а нам за ним, если не уймемся») пригрозили телесным наказанием — ударами тесака по спине. Такие меры произвели прямо противоположное действие. Студенты пришли всей гурьбой просить об освобождении Трубецкого, но встретили грубый отказ. «Сие уязвило сердца наши глубоко, и мы не столько помышлять начали о нашем учении, как о способах освободиться от толико несноснаго ига».

Насакин, сосед Трубецкого по комнате, не получал из дому ни копейки, а потому претерпевал большую нужду. Не имея денег на дрова, он простудился и попросил Бокума отдать приказание истопить его горницу. Наставник пришел в раздражение и отвесил Насакину пощечину; тот растерялся, поклонился и вышел вон. Студенты пришли в негодование, ведь на месте несчастных товарищей мог оказаться любой из них. После обсуждения ситуации постановили, что Насакин должен пойти и ударить Бокума, иначе они не будут с ним знаться. Дальнейшие события могли обернуться для студентов весьма печальными последствиями: Насакин, подчинившись требованию коллектива, вернул обидчику пощечину; но, поскольку при нем была шпага, Бокум в своем донесении «наверх» заявил, что Насакин покушался на его жизнь. (Радищев носил при себе карманные пистолеты, заряженные дробью; к счастью, это обстоятельство Бокуму осталось неизвестным, иначе он мог бы вскрыть целый «заговор».)