Иван лет с тринадцати знал свой народ с одной стороны: когда его давишь копытами, летя верхом с ровесниками на прохожих, то люди либо разбегаются в страхе, либо падают ниц, но никто даже не поднимет с земли, чтобы бросить камень. В этом плане о народе у Ивана было превратное мнение, но он имел несчастье больше общаться со знатью. А вот о боярах у него было гораздо более правильное суждение: они сделают все, чтобы добиться власти, будут издеваться, когда ты слаб, и извиваться, когда ты силен. Народ можно было и растоптать, а с боярами, к сожалению, приходилось считаться.

Венчание на царство было своего рода выходом изпод контроля, но на первых порах Иван, увлеченный свободой и брачными радостями (свою первую жену он действительно любил), передал государство на управление Глинским и очень скоро столкнулся с народным представлением об их правлении. Венчание оказалось просто красивым обрядом. И реальное царствование Ивана Васильевича началось с большого московского бунта, который был обращен на Глинских, то есть практически на него самого.

Почти сразу после венчания Ивана на царство в Москве случился страшный пожар. Лето выдалось засушливым и ветреным, при этом и небольшой искры было достаточно, чтобы спалить Москву до основания: практически все строения в ней были деревянные, только церкви, крепостные стены и царские хоромы строились из камня. Летом 1547 года Москва сгорела почти дотла, огонь не пощадил и каменных зданий: страшная буря разносила огонь по всему городу, и горело все, что могло гореть, а что не могло – плавилось или рушилось. На беду, в Москве хранились значительные запасы пороха, и когда огонь добрался до пороховых бочек… Объяснять, что происходит при встрече огня и пороха, не нужно никому. Так что Москва была частично сожжена, частично взорвана, и в этом аду погибло от 1700 до 2000 человек.

Сам Иван лето проводил не в Москве, а в подмосковном дворце. Туда к нему ходили челобитчики, которых он при желании принимал, а при нежелании приказывал пытать, чтобы больше не ходили. Сразу после московского пожара Иван отправился в свою столицу посмотреть на пожарище и успокоить погорельцев. Распорядившись возвести новые строения, он назначил Юрия Глинского тушить оставшиеся «очаги возгорания», а сам вернулся к прежнему загородному отдыху. Но успокоиться ему не дали два события: в самой Москве начался бунт, а в село Воробьево, где этот отдых происходил, явился монах Сильвестр.

Московский бунт начался через пять дней после пожара. Недоброжелатели Глинских стали распускать слухи, что столицы просто так ни с того ни с сего не горят, и буря, вмиг превратившая город в головешки, просто так не возникла, а, верней верного, Москва сгорела колдовством. Вера в колдовство в то время была повсеместной, так что стоило только упомянуть про колдовство, и все этому поверили. Поверил и сам Иван, которому было бы на руку обвинить в колдовских кознях своих врагов. Но общественное мнение обвинило во всем Глинских: «Княгиня Анна Глинская со своими детьми и со своими людьми вынимала сердца человеческие и клала в воду да тою водою, ездячи по Москве, кропила, и оттого Москва выгорела».

Народ сразу же заволновался, погорельцы стали стихийно стекаться к Успенскому собору. На беду, у собора оказался один из братьев Глинских – Юрий, дядя царя.

Поняв, что толпа совершенно обезумела, он бросился под защиту церковных стен, но ярость восставшего народа была настолько сильной, что существовавшее всегда правило «в церкви не убивают» не сработало. Толпа ворвалась в собор, схватила там Юрия, выволокла на площадь, там забила камнями и разорвала на части. Покончив с Юрием, мятежники расправились с его людьми, а потом – и не с Глинскими, и даже не с их людьми, а с приезжими из Северской земли, откуда родом были Глинские: несчастных отлавливали по их выговору. По Москве бродили разгоряченные толпы, которые искали «колдовское отродье» и тут же учиняли расправы, и так длилось два дня.

Старуху Анну Глинскую не нашли, поэтому рассудили трезво: колдовка бежала. Куда могла податься Анна Глинская? Конечно же, в Воробьево, в царский дворец. И толпа двинулась на Воробьево. Ивану донесли, что московский народ не желает видеть его царем и идет убивать. Юный царь страшно испугался. Он не знал, что делать. Вот в этот момент полнейшего отчаяния ему и явился спасительный монах Сильвестр, который сначала его еще больше испугал, а потом обрадовал.

Сильвестр сказал, что Москву сжег Бог за грехи ее царя и его маловерие, и он привел убедительные для Ивана цитаты из Священного Писания, потребовал полного раскаяния, потому как иначе на Москве дело не кончится. Иван пал ниц, залился слезами и стал молиться вместе с Сильвестром. После этих молитв и после того, как ему стали ясны его грехи и стало понятно, как их искупить, Иван перестал бояться. Когда толпа дошла до Воробьева и стала требовать выдачи княгини Анны, Иван спокойно вышел ей навстречу и приказал ожидавшему команды войску стрелять по бунтовщикам. Теми мгновенно было забыто и колдовство, и требование о выдачи ненавистной княгини – в считаные минуты страшная толпа рассеялась. Московский мятеж потух, не успев разрастись.

На другой день Иван без всякого страха приехал в Москву, осмотрел ущерб и объявил московским жителям, что погорельцам он выдаст из казны хлеб и предоставит крышу над головой. Еще вчера готовые убить царя москвичи теперь падали ему в ноги и спешили в уцелевшие церкви – вознести благодарственный молебен. Из этого первого серьезного столкновения с мятежом Иван сделал вывод: мятежников можно одолеть только силой, которая вселяет страх. Страх – лучшее средство держать людей в повиновении.

Приводить людей к повиновению и страху Божьему Иван начал с двух Соборов – Церковного (Стоглава) и Земского. Первыми под утеснение законом попали самые обездоленные слои населения: землевладельцы получили полное право распоряжаться своими крестьянами. Иван понимал, что новый закон может вызвать ропот, но он хотел построить государство, где все будет расставлено по местам, как на шахматной доске, только так и достигается порядок и покой.

В Судебнике записали: «А крестианом отказыватись из волости в волость и из села в село один срок в году: за неделю до Юрьева дни до осеннего и неделя по Юрьеве дни осеннем. А дворы пожилые платят в поле рубль и два алтына, а в лесех, где десять верст до хоромного лесу за двор полтина и два алтына. А которой крестианин за кем жывет год да пойдет прочь, и он платит четверть двора; а два года пожывет, и он платит полдвора; а три годы пожывет, и он платит три четверга двора; а четыре годы поживет, и он платит весь двор, рубль и два алтына. А пожилое имати с ворот. А за повоз имати з двора по два алтына; а опричь того пошлин на нем не имати. А останетца у которого крестианина хлеб в земли, и как тот хлеб пожнет, и он с того хлеба или с стоачего даст боран (то есть штраф. – Авт.) два алтына; а по кои места была рож его в земле, и он подать цареву и великого князя платит со ржы, а боярьского дела ему, за кем жыл, не делати. А попу пожылого нет, и ходити ему вон безсрочно воля. А которой крестианин с пашни продаст ся в холопи в полную, и он вывдет безсрочно ж, и пожылого с него нет; а которой хлеб его останется в земле, и он с того хлеба подать цареву и великого князя дает; а не похочет подати платит, и он своего хлеба земленаго лишен».