Москвичи согласились на все условия. И сразу же начались казни. Такого количества казней Москва не знала. Дабы полностью «пресечь измену и крамолу», Иван велел каждому заподозренному в них найти себе поручителя и внести залог, размеры которого были чудовищны, а поручитель рисковал в случае бегства тех, за кого поручился, собственной головой.

«Сам же царь затворился со своими сторонниками в Александровской слободе, построив там своего рода государство в государстве на манер рыцарского духовного ордена (систему устроения таких орденов он выпытывал у пленных орденских немцев). Он набрал в свое государство „вернейших из верных“ – 6000 молодых людей низкого происхождения, которые клялись своему властелину служить, не жалея своей крови и своей жизни. Карамзин поясняет: „Опричник или кромешник – так стали называть их, как бы извергов тьмы кромешней, – мог безопасно теснить, грабить соседа и в случае жалобы брал с него пеню за бесчестье. Сверх многих иных злодейств, к ужасу мирных граждан, следующее вошло в обыкновение: слуга опричника, исполняя волю господина, с некоторыми вещами прятался в доме купца или дворянина; господин заявлял его мнимое бегство, мнимую кражу; требовал в суде пристава, находил своего беглеца с поличным и взыскивал с невинного хозяина пятьсот, тысячу или более рублей. Не было снисхождения: надлежало или немедленно заплатить, или идти на правеж; то есть неудовлетворенному истцу давалось право вывести должника на площадь и сечь его всенародно до заплаты денег. Иногда опричник сам подметывал чтонибудь в богатую лавку, уходил, возвращался с приставом, и за сию будто бы краденную у него вещь разорял купца; иногда, схватив человека на улице, вел его в суд, жалуясь на вымышленную обиду, на вымышленную брань: ибо сказать неучтивое слово кромешнику значило оскорбить самого царя; в таком случае невинный спасался от телесной казни тягостною денежною пенею. Одним словом, люди земские, от дворянина до мещанина, были безгласны, безответны против опричных; первые были ловом, последние ловцами, и единственно для того, чтобы Иоанн мог надеяться на усердие своих разбойников-телохранителей в новых замышляемых им убийствах. Чем более государство ненавидело опричных, тем более государь имел к ним доверенности: сия общая ненависть служила ему залогом их верности. Затейливый ум Иоаннов изобрел достойный символ для своих ревностных слуг: они ездили всегда с собачьими головами и с метлами, привязанными к седлам, в ознаменование того, что грызут лиходеев царских и метут Россию!“

Из Александровской слободы, прежде примечательной только загородным дворцом, Иван сделал городок с усиленной системой безопасности. Въехать просто так туда было невозможно, выехать без разрешения – тоже. Все опричники должны были служить верно, но не все были равны между собой. Наиболее преданные и проверенные на преданность образовали так называемый внутренний круг из трехсот человек: сам царь называл себя игуменом, князя Вяземского келарем, Малюту Скуратова параклисиархом, поверх шитых золотом одежд они носили черные скуфейки и рясы, как и простые опричники. День опричников был расписан по пунктам, много времени они проводили в молитвах, но столько же – в обильных застольях и военных налетах на мирных жителей.

Насилие они творили чудовищное. В Александровскую слободу увозили людей на пытки и предавали казням. Из опричнины в земщину царь проводил опричные рейды, и его кромешники вели себя в этой половине Московии как в завоеванной и брошенной на разграбление стране. Пожалуй, такого разорения, которое принес своей стране Иван Васильевич, не причинил ни один бунтовщик, ни даже иноземный завоеватель. Недаром некоторые исследователи убеждены, что Иван был одержим эсхатологическим бредом и начал на подвластной ему территории большую чистку холопов в преддверии Страшного суда, потому что иных объяснимых причин для такой борьбы с несуществующей крамолой предположить невозможно.

Даже церковь, которая действия царя не осуждала, стала выступать против. И Иван схлестнулся с только что назначенным им же самим митрополитом Филиппом из рода бояр Колычевых. Филипп пытался действовать на царя мягкостью, как на душевнобольного, но, когда опричники вместе с Иваном ввалились в Успенский собор за благословением, он не выдержал – высказал царю все, что думает, и не благословил. За это обличение Филипп поплатился сначала местом, потом – головой.

Не только протест, а и простое выражение к кому-то народной любви тоже могло стать причиной потери головы: когда воевода князь Владимир Андреевич собирал войско для астраханского похода и ехал через Нижний Новгород, жители встретили его хлебом и солью. Царь тотчас зазвал князя в гости со всей семьей. Князь с семейством остановились в деревне в трех верстах от Александровской слободы и послал сообщить Ивану, что скоро приедет. Вскоре они увидели, как к деревне мчится отряд опричников с обнаженными мечами. Во главе этого войска – сам Иван. Семейство князя тут же взяли под стражу и обвинили в умышлении отравить царя. Владимир Андреевич клялся, что никогда не умышлял злого. Но Иван не слушал. Князю предъявили «свидетелей» умысла, и приговор был таков: «Вы хотели умертвить меня ядом: пейте его сами!» И им влили в глотки яд. Свита князя и его слуги тоже были уничтожены – кто засечен насмерть, кто утоплен, кто обезглавлен, кто умучен другим способом. И подобные зверства не были чем-то из ряда вон выходящим, это стало в Александровской слободе ежедневным занятием.

В то же время своему опальному князю Курбскому, бежавшему от царских зверств, Иван писал с яростью: «Не предавали мы своих воевод различным смертям, а с Божьей помощью мы имеем у себя много воевод и помимо вас, изменников. А жаловать своих холопов мы всегда были вольны, вольны были и казнить… Кровью же никакой мы церковных порогов не обагряли; мучеников за веру у нас нет; когда же мы находим доброжелателей, полагающих за нас душу искренно, а не лживо, не таких, которые языком говорят хорошее, а в сердце затевают дурное, на глазах одаряют и хвалят, а за глаза расточают и укоряют (подобно зеркалу, которое отражает того, кто на него смотрит, и забывает отвернувшегося), когда мы встречаем людей, свободных от этих недостатков, которые служат честно и не забывают, подобно зеркалу, порученной службы, то мы награждаем их великим жалованьем; тот же, который, как я сказал, противится, заслуживает казни за свою вину. А как в других странах сам увидишь, как там карают злодеев – не по-здешнему! Это вы по своему злобесному нраву решили любить изменников; а в других странах изменников не любят и казнят их и тем укрепляют власть свою. А мук, гонений и различных казней мы ни для кого не придумывали: если же ты говоришь о изменниках и чародеях, так ведь таких собак везде казнят…»