— Друг мой, зачем вы тревожите древнюю ржавчину? — спросил он. — Разве драпировка, что растет сама, хуже покупной?

За восемьдесят лет жизни Кант никогда не уезжал дальше, чем на шестьдесят миль от родного города. Из-за многочисленных недугов у него почти всегда что-нибудь болело, но он умел усилием воли отвлечь внимание от своих чувств, как будто они его не касались. Он часто говорил, что человек должен уметь приспосабливаться к собственному телу. Кант обладал жизнерадостным нравом, со всеми был приветлив и внимателен, хоть и очень педантичен. Он требовал, чтобы к нему относились столь же почтительно, как он относился к другим. Во дни славы, когда все стали искать с ним знакомства, он не соглашался прийти даже к самым важным персонам до тех пор, пока приглашавшие сами, первые, не наносили ему визит вежливости.

Я вкратце описал характер и привычки Канта в надежде вызвать у читателя интерес к этому великому философу, чтобы он не оставил книгу, когда я начну излагать мысли, пришедшие мне в голову во время чтения книги с немного пугающим названием «Критика способности суждения». Она посвящена двум предметам: эстетике и теологии, но я спешу добавить, что планирую коснуться лишь первого предмета, да и то с большой осторожностью, поскольку отдаю себе отчет, что, с моей стороны, затрагивать подобную тему несколько самонадеянно. Я лишь хочу сказать, что по собственному опыту знаком с творческим процессом и как писатель-беллетрист могу смотреть на вопрос красоты, который как раз и является предметом эстетики, без пристрастия. Беллетристика — искусство, но искусство несовершенное. Великие романы могут описывать все возможные человеческие страсти, заглядывать в глубины мятущихся душ, анализировать отношения между людьми, исследовать цивилизации и создавать бессмертных персонажей, однако было бы ошибочно искать в них красоту. Красота — удел поэзии.

Прежде чем я начну говорить об эстетических идеях Канта, я должен сделать одно довольно странное замечание: по-видимому, Кант был полностью лишен эстетического чувства. Один из его биографов писал: «Он никогда не обращал внимания на картины или гравюры, даже самые великолепные. В галереях, где были вывешены вызывающие всеобщее восхищение коллекции, я никогда не замечал, чтобы он специально разглядывал картины или выражал восхищение мастерством художника». Кант вовсе не был, как говорили в восемнадцатом веке, «чувствительным». Он дважды собирался жениться, но так долго обдумывал плюсы и минусы этого шага, что за это время первая девица, на которую он положил глаз, вышла за другого, а вторая уехала из Кенигсберга до того, как он пришел к какому-либо решению. Полагаю, это указывает на то, что он вовсе не был влюблен, поскольку влюбленный, пусть даже и философ, всегда найдет причины поступить по велению сердца. Его две замужние сестры жили в Кенигсберге. В течение двадцати пяти лет Кант ни разу не повидался с ними, объясняя это тем, что ему не о чем с ними говорить. Повод довольно разумный, особенно если вспомнить, как часто из-за собственного малодушия нам приходилось ломать голову, подыскивая общие темы для разговора с людьми, с которыми нас не связывает ничего, кроме уз крови. У Канта было много близких знакомых, но не друзей. Если им случалось заболеть, он никогда не навещал их, хотя каждый день справлялся об их здоровье; когда кто-нибудь из них умирал, он тут же выбрасывал его из головы со словами: «Пусть мертвые хоронят своих мертвецов». Ему не была свойственна импульсивность, но он был отзывчивым, в меру своих скудных возможностей, и обязательным. Обладая великим умом и недюжинными логическими способностями, эмоционально он оставался совершенно неразвитым.

И тем более замечательно, что, рассуждая о предмете, который зависит от чувств, Кант высказал столько мудрых и глубоких мыслей. Он, конечно, понимал, что красота не есть свойство предмета. Мы так называем особое чувство удовольствия, которое нам доставляет этот предмет. Он также осознавал, что искусство способно представить красивыми даже уродливые предметы, делая при этом оговорку, о которой надо помнить некоторым современным художникам, что изображения могут точно так же вызывать отвращение. Кант также замечал, что художник способен силой воображения превратить заурядный материал, заимствованный из природы, в нечто совершенно иное, предвосхитив таким образом возникновение абстрактного искусства.

Поскольку идеи философа в значительной степени обусловлены его личными качествами, Кант, как следовало ожидать, подходил к проблемам эстетики исключительно рассудочно. Его цель доказать, что удовольствие, которое доставляет нам красота, — всего лишь мысль. Очень интересно посмотреть, как он приступает к этой задаче. Кант начинает с того, что проводит грань между приятным и прекрасным. Красивый предмет вызывает удовольствие, свободное от всякого интереса. Приятное — это то, что доставляет удовольствие нашим чувствам. Приятное вызывает влечение и порождает интерес. Эту идею Канта можно проиллюстрировать простым примером: когда я любуюсь храмами дорического ордера в Пестуме, удовольствие, которое они мне доставляют, не зависит от моего интереса, поэтому я могу спокойно назвать их прекрасными; когда я смотрю на спелый персик, мое удовольствие не бескорыстно, ибо вызвано желанием его съесть, и поэтому плод я могу назвать всего лишь приятным. Разные люди испытывают разные чувства, и то, что приятно мне, может быть безразлично вам. Каждый из нас судит о приятном на основании собственного вкуса, и тут не может быть никаких споров. Удовлетворение от приятного — просто удовольствие, и поэтому, как утверждает Кант, оно совершенно бесполезно. Такое резкое заявление, как я думаю, можно объяснить лишь его убежденностью, что настоящей ценностью обладают лишь умственные способности. Но поскольку красота не связана с ощущениями (пробуждающими интерес), цвет, обаяние и эмоции, зависящие от чувств и доставляющие удовольствие, не имеют к ней никакого отношения. Такая формулировка вызывает некоторую растерянность, но понятно, почему Кант делает столь шокирующее на первый взгляд заявление. Каждый человек все воспринимает по-своему, и если прекрасное зависит от восприятия, то мое суждение ничуть не хуже вашего и чьего бы то ни было еще, и тогда эстетики не существует. Если суждение вкуса или, выражаясь современным языком, наслаждение прекрасным имеет под собой хоть какое-то обоснование, то оно должно зависеть не от чего-то столь непостоянного, как чувства, а только от умственных процессов. Когда вы оцениваете какой-либо предмет с эстетической точки зрения, вы должны отбросить все лишнее: его цвет, очарование, если оно ему присуще, чувства, которые он в вас возбуждает, и уделить внимание только его форме; если вы ощутите гармонию между воображением и пониманием (обеими умственными способностями), вы испытаете удовольствие и с полным правом назовете этот предмет прекрасным.

Выполнив эту необычную операцию, вы можете потребовать, чтобы все остальные с вами согласились. Суждение, что некий предмет красив, хотя и субъективно, поскольку основывается не на понятии, а на чувстве, одинаково справедливо для всех, и вы вправе требовать от всех и каждого, чтобы они признали прекрасным то, что кажется прекрасным вам. На самом деле окружающие в каком-то смысле обязаны согласиться с вашим суждением. Кант обосновывает это утверждение следующим образом: «В самом деле, о том, относительно чего мы сознаем, что удовольствие от него у нас свободно от всякого интереса, мы можем судить только так, что оно должно содержать в себе основание удовольствия для каждого. Действительно, поскольку оно не основывается на какой-нибудь склонности субъекта (или на каком-нибудь другом сознательном интересе) и так как тот, кто высказывает суждение по поводу удовольствия, которое возбуждает в нем предмет, чувствует себя совершенно свободным, то он не может отыскать в качестве причин своего удовольствия никаких частных условий, которые были бы свойственны только его субъекту; поэтому он должен признать это удовольствие имеющим обоснование в том, что он может предполагать и у всякого другого; следовательно, он должен считать, что имеет основание ожидать у каждого такого же удовольствия. Поэтому он будет говорить о прекрасном так, как если бы красота была свойством предмета…»[10]