В официальных донесениях центру Барча фигурировала как «Блондинка». Знакомство с Маргарет много дало Гуревичу. Ведь именно она ввела его в высшие круги бельгийского общества. Жили они вместе на одной из вилл. Но на разных этажах. На вечеринки, которые устраивались в доме Гуревичем и Барчей, всегда приходило много разных людей. Общительный и компанейский Анатолий Маркович был душой компании. Абстрагируясь от обсуждения политических вопросов, довольно быстро расположил к себе гостей, и они вскоре перестали «понижать голос, обсуждая последние новости. И даже начали отвечать на «случайно» брошенные мною вопросы… — рассказывал Анатолий Маркович. — Правда, всю игру портила горничная, не понимавшая, почему я не остаюсь у Маргарет…»

Однако Маргарет становилось все больше и больше в его жизни. Вскоре они стали очень близкими людьми, и Гуревич все чаще и чаще и все больше и больше задумывался о ее судьбе: «Я понимал, что в случае провала она тоже окажется в застенках гестапо», — говорил мне Анатолий Маркович.

Постепенно, внедряясь в высшие круги Бельгии и сходясь с близкими к нацистам людьми, Гуревич — как руководитель фирмы — стал сотрудничать с немецкими интендантами. Это давало возможность получать информацию о планах развития военных действий. Оружием он, конечно, не занимался. Информацию добывал иными способами. Например, однажды его попросили заказать специальные ткани для жарких стран. Таким образом выяснил, что начинается война в Африке… Еще через некоторое время заказали полтора миллиона алюминиевых ложек. Ему по секрету объяснили: «Готовится война против СССР, будет необходимо организовать лагеря для военнопленных — эти ложки для них…»

В один из сентябрьских дней 1991 года позвонил мне Юрий Николаевич Зоря — сын Н.Д. Зори, помощника главного обвинителя от СССР Р.А. Руденко на Нюрнбергском процессе. Тогда он поддерживал довольно теплые отношения с Анатолием Марковичем. Сказал, что Гуревич в Москве, хочет встретиться. Буквально через час они уже сидели у меня в кабинете.

Было это вскоре после реабилитации А.И. Солженицына, и материалы надзорного производства по этому уголовному делу лежали у меня на столе. Увидев знакомую фамилию, Анатолий Маркович, обращаясь ко мне, сказал: «Я слышал и видел по ТВ, что прокуратура полностью реабилитировала Александра Исаевича. И это правильно. Думаю, что он теперь обязательно вернется на Родину. Ведь ему, как, впрочем, и мне, далеко не все равно, по каким основаниям прекратят против тебя возбужденное уголовное дело. — Потом он, что-то вспоминая, посмотрел на меня и продолжил: — А ведь он тоже прошел лагеря, многое там повидал, многое понял… С разными людьми встречался. Ведь там тоже разный народ содержался, разные сотрудники ГУЛАГа нами занимались… Всех под одну гребенку не возьмешь…»

И Анатолий Маркович стал рассказывать, как его — ЗК Гуревича вызвал к себе начальник лагеря. С волнением он вошел в его кабинет, представился. А тот вдруг как-то по-свойски посмотрел на него, предложил сесть. Поставил на стол бутылку водки, два стакана. Выпили… Повторили еще литровую… Гуревич захмелел. Говорит, что больше не может. И тогда начальник открылся: «Отец у тебя умер, Анатолий. Держись. Все там будем». Еще что-то говорил — по-человечески, пытался успокоить…

Но вернемся назад, в победный 1945 год.

Я часто задавал себе вопрос: «Понимал ли Гуревич тогда, когда настойчиво добивался от «Центра» разрешения вернуться, что все в Москве может сложиться непросто?» Уверен, что понимал. Но ни о каких бегствах в Австралию или Аргентину не помышлял. Думал о том, как объяснит коллегам случившееся с ним, в чем были причины провала, как организовал радиоигру, будучи под арестом… Для объяснения всех обстоятельств даже подготовил специальный доклад для командования и лично Сталина.

Еще мечтал, как пройдется по Москве и Ленинграду, увидит родителей. Но все получилось иначе. В аэропорту его встретили офицеры НКВД и, вежливо поздоровавшись, посадили в отдельную машину. Сказали, что будет принят высшим руководством. Но все закончилось арестом.

Следователи не утруждали себя доказательствами «вины» Кента. Очных ставок не проводили, к прокурору не допускали. Да и суда, на котором Гуревич надеялся доказать свою невиновность, не было. Особое совещание приговорило его как гражданское лицо к 20 годам заключения как изменника Родины.

Какие же обстоятельства сыграли роковую роль в судьбе Гуревича?

Он считал, что стал заложником борьбы между ГРУ и контрразведкой НКВД, соперничавшими тогда друг с другом. НКВД и лично Абакумов могли быть довольны — разоблачили крупного «шпиона». ГРУ не смогло выручить своего сотрудника, опасаясь, что результатом могут стать разоблачения крупных проколов и ошибок, допущенных при провале заграничной сети. Победа эти провалы списала, зачем же к ним возвращаться? Ставить себя под удар?

Но тут нужно отметить и другое. Согласитесь, Гуревичу трудно было безоговорочно поверить — уж больно фантастической выглядела история о том, как он три года обманывал гестапо, находясь в застенках, да еще завербовал при этом несколько его сотрудников!.. Правда, он их все же доставил в Москву. К тому же против него давали показания, возможно, выгораживая себя, его бывшие коллеги (сейчас узнать это уже очень сложно). При желании до истины тогда, конечно, можно было докопаться, но вот желания, вероятно, не было — всесильного тогда Абакумова все устраивало.

Состояние Гуревича в то время было очень тяжелым. Ведь следователи НКВД к тому же сообщили ему, что жена Маргарет и сын Мишель погибли в немецком концлагере во время бомбежки…

Все годы пребывания в тюрьмах и лагерях, в особенности после того как умер Сталин, когда он был освобожден «по амнистии», Гуревич добивался только одного — справедливости.

Сама мысль, что его считают предателем, «изменником родины», была непереносима. Ему хотелось не просто освобождения от ответственности. Он настаивал на прекращении уголовного производства в отношении его по реабилитирующим основаниям — за отсутствием состава преступления. Анатолий Маркович готов был в любой момент явиться в КГБ, в прокуратуру, в суд. Хотя его упорство и упрямство могли дорого обойтись ему и его семье. Но он всегда шел до победного конца.

Как-то, будучи в командировке в Санкт-Петербурге, я заглянул к Гуревичам. Всегда приветливая и гостеприимная Лидия Васильевна с горечью за чашкой чая сказала: «Вы знаете, Александр Григорьевич, а мы очень хотели ребенка. Но боялись, что он может остаться один, без родительской заботы, фактически стать сиротой. Ведь клеймо «изменника родины» с Анатолия Марковича снято не было. И мы опасались, что и его, и меня как жену «изменника» в любой момент могут арестовать. Наверное, зря…»

Думаю, что после того, что пережил Анатолий Маркович, он лично уже ничего не боялся. И об этом он мне тоже говорил. Однако порой накатывали такая усталость, такое отчаяние, что он, необыкновенно жизнелюбивый, энергичный и предприимчивый человек, как-то признался, что не раз думал о добровольном уходе из жизни… Особенно тяжело ему было, когда за границей и у нас появились книги о «Красной капелле», ставившие все с ног на голову. Но он выдержал и выстоял.