Бабахнула пушка, расстреливаемый струг отозвался хрустом разорванных досок. Больше ядер не осталось, считал про себя Перегода, ну да стругу и два прямых попадания — смерть. И еще Демьян никак не мог понять, отчего вогулы медлят, почему не кончают его, и ответа не находил. Вогул-«глухарь» что-то тихо сказал, и в сказанном Демьян разобрал только имя — Агираш. Нападавший на казака вогул-«куница» тут же убежал и спустя минуту вернулся в компании со стариком. Дед прихрамывал, на плечо молодого вогула опирался. Одет он был в малицу, богато украшенную пестрым орнаментом по обшлагу и рукавам, на голове носил кожаное очелье, увешенное бубенцами и монетами. В районе живота и груди рубаха имела два отверстия, судя по форме и размерам — от пуль, но крови видно не было.

Глаза у деда были прозрачны, как и у Яшки Висельника, но взгляд разбойничьего атамана источал холод, а взгляд старика — равнодушие демона, бесстрастно наблюдающего за возней бестолковых людишек. Перегода тут же вспомнил деревянного идола на Белогорском капище, и это сходство казака испугало, — может, на той кумирне пресвитер отрубил голову одеревеневшему брату Агираша?.. А в том, что перед казаком предстал великий вогульский шаман, Перегода не сомневался.

Старик рассматривал казака целую минуту, и ни один мускул на его изъеденном морщинами лице не шевельнулся, не дернулись побрякушки на очелье, словно дед окаменел. Затем Агираш задумчиво произнес:

— Акван хонтхатыл няг, роша куль, — и добавил. — Элаль!

Из сказанного казак понял только «куль» — демон, его часто повторял Рожин, так что Перегода запомнил, да последнее слово, потому что вогулы тут же ушли, стало быть, значило оно команду на отход. Демьян, взбудораженный, еще не веривший, что смерть прошла мимо, лежал несколько минут, прислушиваясь к шороху вогульской тайги, и гадал, что могут значить слова Агираша. А потом от реки прилетел свист палящих ружей, и Перегода понял, что Мурзинцев с отрядом вернулись и теперь стреляют вогулам вслед. Казак вскочил и бросился к воровскому стругу.

Стрелец Ерофей Брюква, не веривший в демонов и вогульских шаманов, сидел под деревом и смотрел перед собой остановившимся взглядом, в котором навеки застыл ужас, а его голую, без волос и кожи, голову покрывала пленка загустевшей крови. Никаких ран, кроме пулевого в плечо, у Ерофея не было, и что такое до смерти стрельца напугало, оставалось только гадать. Все оружие, что можно было собрать, вогулы забрали, включая мушкеты и пистоли воров, фузеи Ерофея и Перегоды. Даже саблю казака утащили. Но пушку на воровском струге оставили, видно, не успели снять, когда к караулу прибыло подкрепление.

Демьян Перегода стоял перед мертвым стрельцом Брюквой, и чувствовал опустошение. Яшка Висельник ушел, вогулы добили Брюкву, забрали оружие, потопили струг, но ему оставили жизнь.

Гнаться за вогулами Мурзинцев не стал, на шлюпках их было не нагнать. Высадились на берег, поспешили к застывшему столбом Демьяну.

— Господи ты Боже мой! — выдохнул Игнат Недоля, увидав мертвого Ерофея Брюкву, перекрестился.

— Ты глянь, Ерофей-бедолага, видно, самому сатане в глаза заглянул, — пораженно произнес Васька Лис.

— Волосы с головы содрали, ироды, — тихо добавил побледневший Прохор Пономарев.

— Закройте, закройте ему очи! — потребовал Недоля. — Через глаза того, кто сатану увидал, диавол и нас зреть способен!

Перегода, будто очнувшись, шагнул к мертвому стрельцу, аккуратно положил его на спину, провел пальцами по векам.

— Прости, брат, — тихо сказал он. — Недоглядел я…

— Живого освежевали, — все так же тихо сказал Прохор Пономарев, содрогнувшись. — Не люди это, звери.

— Нет, — возразил Рожин. — Крови мало, мертвый он уже был.

Семен Ремезов кивнул, соглашаясь с доводом толмача.

— Демьян, рассказывай, — произнес Мурзинцев, и Перегода коротко поведал товарищам события последних часов.

— Стало быть, двух воров и одного вогула положили, — подвел итог сотник. — А мы Ерофея потеряли.

— И струг, — заметил Рожин.

— И все, что в струге было, — угрюмо добавил Васька Лис, который успел в судно заглянуть.

Запасы провизии хранились на струге, и когда вогулы его расстреливали, второй залп угодил в казенку, так что почти вся снедь пропала. Сухари в двух мешках раскисли в квашню, мешок ржи напитался водой, и зерно срочно требовалось просушить, иначе запреет и сгорит, а сушить было негде, да и некогда. Бочку с вяленой рыбой ядром разметало, так что ошметки рыбы вперемешку со щепками по реке расплылись. Пропали невод, снасти, самовар, бочка с порохом, кузов со свинцом, казан, даже парус и кое-какой такелаж — вогулы вычистили струг дочиста, оставили только флаг. На покосившейся мачте красно-синий стяг Тобольского гарнизона висел понуро и сиротливо, будто стыдился обворованного струга.

Но больше всего Лиса с Недолей возмутило то, что вогулы прихватили и водку.

— Ворье твои вогулы, Рожин! — кричал Лис. — Все ж стащили! Даже дырявым одеялом Игната не побрезговали! Водку! Водку стырили, окаянные! А ты себя в грудь бил, что вогулы чужого не возьмут!

— Не путай воровство с добычей военных трофеев, — невозмутимо ответил толмач. — Ты вон на капище тоже порывался у вогульских богов монету отнять.

— И казан утянули! — не унимался Лис. — Как теперь жрать готовить?!

— Васька, чем орать, лучше делом займись! — прикрикнул на стрельца сотник. — На Яшкин струг наш стяг перевесь. Прохор, Игнат, копайте могилы.

Ерофея похоронили на берегу. Убитых воров закопали поодаль. Из досок разбитого струга смастерили кресты, отец Никон отпел и стрельца и разбойников.

Тело убитого Перегодой вогула не нашли — видно, Агираш его с собой забрал. Стащили на реку струг Яшки Висельника. Лис привязал к мачте стяг и тем зачислил судно на службу Тобольского гарнизона. Сели на весла, отчалили.

Солнце, мутное, как пьяный глаз, в облачной дымке расплавило дыру в форме леща, и казалось, что это сам Нуми-Торум приоткрыл око и теперь пристально и равнодушно смотрит путникам в спину.

В устье Ендыря вошли засветло, но Мурзинцев подопечных не торопил, велел разбивать лагерь. Требовалось раздобыть еду, иначе на пустой желудок и до ближайшего селения не догрести. Рожин нарубил тонких веток тальника и принялся мастерить важан — корзину-ловушку для рыбы, Семен Ремезов взялся ему помогать. Перегода одолжил у Прохора фузею, ушел стрелять дичь, а стрельцы отправились за дровами и лапником для ночлега. В хлопотах по обустройству лагеря было не до разговоров, из мыслей путников не шел погибший товарищ, да и потеря струга настроения не добавляла. Но когда поздним вечером сидели вокруг остывающего костра, дожидаясь готовности пекущегося на углях глухаря, Демьян молчание нарушил:

— Слушай, Рожин, я понять не могу, почему вогулы меня не убили?

— Радуйся тому, — тут же вклинился Недоля.