– Отец Реми, Мишель заболел, ему плохо. Совсем плохо! Хозяйка просит вас прийти немедленно.

Sic itur ad astra[19]

Мы бежали по лестнице, потом по коридору; я задыхалась скорее от волнения, чем от спешки. Эжери, которой никакого дела не было до того, почему священник вместе с дочерью хозяина молился за закрытыми дверьми, сбивчиво рассказывала по дороге, что случилось.

– Мишель уже два дня капризничал, не очень хорошо себя чувствовал. Мы вчера послали за лекарем, тот сказал пить успокаивающий отвар, и все. Сегодня у Мишеля начался жар, мы уложили его в постель, думая, что это простуда. Но затем он уснул, и мы никак не можем его разбудить!

– Спокойно, дочь моя, – сказал отец Реми, – верьте в Господа, Он поможет. И молитесь.

– Я всю ночь молилась, святой отец…

Мои губы еще не остыли, но беспокойство за Мишеля вытесняло ощущения от произошедшего в капелле. Следом за отцом Реми я вошла в комнату брата.

Мой маленький Мишель лежал на кровати, укутанный одеялом до подбородка. Сморщенное во сне, недовольное личико пылало, на щеках горели алые пятна, из уголка рта тянулась ниточка слюны. Мачеха сидела в кресле рядом с кроватью и обмахивалась платком, сама пребывая в полуобмороке – мнимом или действительном, мне не хотелось разбирать. Отец Реми подошел, согнулся над кроватью, положил ладонь Мишелю на лоб. И тут же отдернул.

– Лекарь едет? – спросил он отрывисто.

– Да, святой отец, – прошептала Эжери. Ее заплаканные глаза лучше всего говорили о том, что положение серьезное. – Я отослала за ним Дидье, он самый расторопный.

Дидье давно заинтересованно поглядывает на Эжери, а та строит ему глазки. Ради возлюбленной действительно поторопится.

– Ах, что же это будет, отец Реми? – простонала мачеха, глядя на него из-под платка, прижатого ко лбу.

– Крепитесь, дочь моя, и всем надлежит молиться за Мишеля. Где ваш супруг?

– Он по делам уехал. – Мачеха едва не плакала. – Ах, отец Реми, что же будет…

– Все в руках Господних.

Я гладила Мишеля по влажным смявшимся волосам, пропуская сквозь пальцы светлые пряди оттенка такого же, как у меня. Мой брат – почти сын мне, иногда мне кажется, что я его родила, не мачеха. Она же с удовольствием уступила бы мне это право, ей Мишель не нужен, и я знаю, чую, что сейчас она не столько горюет, сколько ужасается неотвратимости болезни, которая может в любой миг сковать каждого из нас.

Смерть, говорят глаза отца Реми, приходит за всеми.

– Когда вернется отец? – спросила я у мачехи, не поворачиваясь к ней. – Может, стоит послать за ним?

– Да, стоит. Эжери, поди, скажи там, чтобы поехали в особняк графа де Амьеза.

– Да, мадам.

– Мишель, – позвала я тихо, склонившись к брату так, чтобы чувствовать его дыхание. – Мишель, ты слышишь меня? Это я, Мари. Проснись, милый, пожалуйста.

От него пахло травами и потом, кожа приобрела нездоровый оттенок, щеки провалились. Двигались под веками глазные яблоки. Нет, только не это, безмолвно молила я. Только не мой маленький любимый брат. Господи, ну за что?!

Поверх моей руки легла ладонь отца Реми.

– Дочь моя, – негромко произнес он, – не плачьте, прошу вас.

А я и не заметила, что плачу, что по щекам моим катятся слезы и падают на одеяло; одна шлепнулась на руку отца Реми. Он поднял меня, отрывая от Мишеля, достал откуда-то платок, вытер слезы.

– Молитесь, – твердо велел он, – молитесь вместе со мной.

Он опустился на колени в изножье кровати, я встала рядом с ним, почти что прижавшись – так мне хотелось его защиты. Сейчас отец Реми стал для меня проводником Божьей надежды, сейчас через него, и только через него, могло прийти спасение. И, повторяя за ним слова, я вливала в настоящее эту надежду, как в кувшин.

– Боже, источник всякой жизни и силы! Простри руку Твою на Мишеля, которого в начале жизни постигла болезнь, чтобы он, обретя здоровье и силы, достиг совершенных лет и во все дни жизни своей с верою служил Тебе, творя добрые дела.

Я могла себе представить, каким станет Мишель – высоким, нежным и добрым. Кто знает, насколько светел сделается его рассудок с годами, или, наоборот, нынешний свет угаснет в нем, – это никому не дано предвидеть. Но никогда он не будет злым, или жестоким, или завистливым, все эти чувства чужды ему, для Мишеля осязаема и ценна лишь радость. Он будет улыбаться. Он должен улыбаться. Еще долгие-долгие годы.

Пожалуйста, Господи.

– Боже, Ты посылаешь ангелов Твоих в помощь людям. Пусть и этого ребенка по милости Твоей бережет от всякого зла ангел-хранитель. Через Христа, Господа нашего. Аминь.

И мы роняли с губ черствые слова молитв, надеясь, что записанные давным-давно тексты помогут, я больше не плакала – хватит влагу лить, в том никакой надобности нету. Отец Реми не выказывал беспокойства и вел себя так, как и надлежит священнику в час смятения: спокойно и твердо. Я цеплялась за его веру, она давала мне надежду.

– От скорби происходит терпение, от терпения опытность, от опытности надежда, а надежда не стыдна, потому что любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам. И молитва веры исцелит болящего, и восставит его Господь; и если он соделал грехи, простятся ему… И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло.

Я понимала, отчетливо понимала, что Мишелю очень плохо. Когда легко болеют, так не спят, и запах не такой. Как хотелось мне быть сейчас настоящей колдуньей, травницей-лиходейкой, что может умертвлять и воскрешать! Пусть бы мне костер за это был положен, пусть, я все бы отдала, лишь бы маленький Мишель открыл глаза и засмеялся, и лихорадка ушла навсегда. В этот момент и цель моя, и жизнь – все потускнело, стало неважным перед лицом смерти. Я уже видела, и не раз, как она приходит. Я чувствовала ее смрадное дыхание на своем лице.

В нашем мире, где медицина часто действует наугад, где лекари кичатся учеными званиями и при том порой только кровь пускать умеют, поддаваться болезни недальновидно. Впрочем, она и не спрашивает. Каким ветром занесло заразу в наш дом, что за недуг охватил Мишеля, который в жизни никому не сделал зла, в отличие от находящихся тут? Не знаю обо всех грехах отца Реми – полчаса назад он со мной вместе был грешен, так что один я точно могу посчитать, – но мы с мачехой не праведницы. И вместо того чтобы покарать нас, Господь решил покарать невинного ребенка.

Или это и наша кара тоже?

Мачехина – за греховные мысли, суетность и стыд, направленный на собственного ребенка; моя – за стремление совершить тяжкий грех, и не один. Снова смещаются Господни знаки, капает кровь с лица Христа, бежит по полу скорпион, загнув ядовитый хвост. Все мы до краев полны ядом. А плохо – Мишелю.