К сладостям никто не притронулся. Нижегородцев, повернувшись к адвокату, сказал:

– Интересная теория, да вот только она слабо согласуется с той серией убийств, которая захлестнула воды.

– Отчего же?

– Картежники мрут как мухи, смиренно ожидая своей участи.

– В том то и дело, что каждый из них стопроцентно уверен, что ему уж точно ничего не грозит. В противном случае, злодею было бы намного сложнее выбрать следующую жертву.

– И все-таки, Клим Пантелеевич, вы до самого утра проиграли в карты с безумцем и так ничего нам не рассказали. Я, безусловно, ценю ваш принцип не делиться подозрениями раньше времени, но проявите милосердие, ответьте хотя бы на один вопрос: неужели Фартушин может быть преступником?

– Пожалуйста. Раньше я считал, что таковая возможность сохранялась лишь теоретически, но после ночного штоса я пришел к заключению о том, что это может иметь место и практически.

– Он что, приделывает к спине крылья и перелетает через забор?

– Поверьте, все намного прозаичней. Пьяный сторож и не заметил, как я вышел. Точно так же мог проскользнуть и любой другой.

– Как я понимаю, вы хотите сказать, что Фартушин мог покинуть больницу исключительно для того, чтобы кого-нибудь загипнотизировать и сделать убийцей? Ведь если и можно предположить, что он мог незаметно выскользнуть за ворота, то представить, что он умудрился переодеться, самостоятельно съездить в Ессентуки, совершить там смертоубийство и вернуться назад незамеченным – просто нереально. Да и журнал наблюдений говорит о том же.

– Вы совершенно правы. Версия с гипнозом теперь мне кажется маловероятной. Хотя с другой стороны, играя со мной в штос, сумасшедший нотариус не допустил ни одной, даже мало-мальской оплошности.

– Да как же это? – вскинул удивленно руки Нижегородцев.

– Да. Представьте себе, – задумчиво проронил присяжный поверенный.

Варяжский, являясь свидетелем услышанного, изумленно моргал глазами, не произнося ни единого звука. Ему, далекому от загадочных происшествий чиновнику, такой разговор был явно в диковинку.

Кучер остановил лошадей.

– Приехали, ваше благородие! Вот это и есть билидер, – коверкая иностранное слово, пояснил возница, обращаясь почему-то к Ардашеву. – Как рассветет, отсюда Эльборус как на ладони. Туземцы его Шат-горой величают.

– Господа, обратите внимание на Венеру, – адвокат показал рукой в сторону. – Она вон там. Видите?

– Она ли? – усомнился Варяжский.

– Безусловно. Ведь всем известно, что эта планета вращается на орбите вокруг Солнца быстрее Земли, таким образом, она появляется в небе либо на западе вечером, либо перед восходом Солнца на востоке. Да к тому же она – самая яркая. Так что ошибиться невозможно.

– Красота! – восторженно изрек доктор.

– А как вы думаете, Клим Пантелеевич, прав ли английский фантаст Герберт Уэллс, считающий, что кроме нас существуют и иные миры со своими правителями и народами? – пролепетала очаровательная Аделаида.

– Если принять во внимание теорию вероятностей, то – несомненно. Видите ли, существует такое количество звезд и планет, что мы просто не в состоянии это себе представить. А если допустить, что наша Галактика – не единственная в мироздании, то шансы встретить разумные существа многократно увеличиваются. – Адвокат улыбнулся. – Однако, учитывая, что до созерцания фильмы под названием «Эльбрус на рассвете» у нас осталось совсем немного времени, я предлагаю небольшое земное удовольствие – попить горячего чаю. – Ардашев наклонился, чтобы достать корзину с едой.

– Да, почаевничать бы не мешало, – согласился титулярный советник. – Только вот откуда же здесь самовар? Да и дров мы с собой не захватили.

– А в этом нет надобности. Я разжился прекрасным английским изобретением – термосом. – Клим Пантелеевич вынул из коляски прямой латунный цилиндр. – Его еще называют флягой Дьюара – по имени шотландского ученого, придумавшего этот сосуд почти двадцать лет назад. Фактически он состоит из двух емкостей, отделенных друг от друга вакуумом, благодаря которому значительно снижается передача высокой температуры, и жидкость остается почти в исходном состоянии.

– Надо же! – взмахнул руками Варяжский. – А я о таком чуде и не слыхивал.

Поставив на плоский валун электрический фонарь, дамы накрыли его белоснежной скатертью. Вскоре корзина с припасами опустела, и на импровизированном столе возникли посуда, приборы, бутылка «Кахетинского», тамазовский коньяк и лимонад. Аккуратные ломтики хлеба, намазанные сыром «Стильтон», два жареных цыпленка, круг итальянской колбасы салями, пирожки с кислой капустой и грибами, свежие овощи. К чаю достали конфеты. Извозчики тем временем, разложив нехитрую закуску, коротали время в освободившейся коляске.

– Прошу минуту внимания, – улыбнулся Ардашев. – Совсем скоро перед нами откроется двуглавый исполин. Мы проехали целых пять часов по крутым горным склонам, чтобы увидеть это удивительное творение природы. Однако все это время рядом с нами сияли три очаровательные красавицы. С их божественным благолепием не сравнится ни Эльбрус, ни Монблан, ни Эверест. – Он улыбнулся и прочел:

Что на земле прекрасней пирамид

Природы, этих гордых снежных гор?

Не переменит их надменный вид

Ничто: ни слава царств, ни их позор;

О ребра их дробятся темных туч

Толпы, и молний обвивает луч

Вершины скал; ничто не вредно им.

Кто близ небес, тот не сражен земным.

А я, признаться, повержен. – Адвокат обвел взглядом женщин и остановился на супруге. – И потому, милые дамы, я поднимаю этот бокал за вас! – Польщенная вниманием, Вероника Альбертовна зарделась, словно юная курсистка перед бравым драгуном.

– Ах, Клим Пантелеевич! – вздохнула Аделаида. – Ваши слова – и елей на душу, и бальзам на сердце!

– Вы просто Цицерон! – блеснула эрудицией Ангелина.

– Это действительно истинный шедевр элоквенции! – согласился Варяжский. – Пью до дна!

– Позвольте полюбопытствовать, а чьи это стихи? – осведомился доктор.

– Лермонтов, конечно же, Лермонтов. А кто еще мог так проникновенно говорить о Кавказе, как не этот бесстрашный поручик?

– Да, пожалуй, никто, – согласился Нижегородцев.

Неожиданно послышалась металлическая мелодия оперетты Кальмана. Ардашев вынул из жилетного кармашка золотой хронометр фабрики Мозера и щелчком открыл крышку. Стрелки показывали три часа пополуночи.

– Вот и рассвет наступает, – вымолвил он.

И действительно, небо, будто экран синематографа, стало светлеть. В синеющей дали возникли очертания древних гор. Их вершины, кажется, громоздились одна на другую, возносясь на горизонте величественным амфитеатром. Внезапно на темно-голубом, еще не осветленном с востока горизонте, появился закутанный в туманную вуаль исполин, который, словно сказочный богатырь, стал оживать. Его шапки уже начинали купаться в первых розовых лучах, наполнявших перламутром едва видимые на склонах озера. Все двадцать пять верст, отделявших смотровую площадку от Эльбруса, покрылись золотой дымкой. Чем выше поднималось солнце, тем ярче блестели переливы на склонах кавказского великана. Совсем скоро он выступил единой величественной массой. И до него, казалось, можно было дотянуться рукой.