— "Моя цель возвысить свой опыт до уровня соучастия жизни, на что хватит той грандиозной силы, которой наградил меня Лестат. Подняться до высот, где не будет страданий от очевидных и болезненных теологических вопросов, которые неизбежны для создания, подвергшегося подобной мутации, например таких "как мое существование видится глазами Бога?" Я человек или вампир? Или я только вампир? Это само по себе проклятие, и я говорю сейчас не о буквальном аде, с ужасающим пламенем, но о состоянии, означенном отсутствием бога. Но заключается ли проклятие в том, кто я теперь есть или я по-прежнему нахожусь в релятивистской вселенной, в которой могу следовать тем же принципам гуманизма, что и любой человек? То есть следовать заветам Христа, исторической личности, в которую я полностью верю, несмотря на тот факт, что в современных философских кругах вера в него считается устаревшей. Но какое мне дело до моды, теперь, в моем новом исключительном и часто просветленном воплощении?"

Она посмотрела на меня.

— Что скажешь?

— Что ж… Мне кажется, ты мало затронула тему "вопроса моды". Я думаю, тебе следует глубже рассмотреть вопрос моды и сделать более основательным финал. Возможно, стоит опереться на твое слишком лаконичное заявление, что ты веришь в Христа. И тебе следует чаще оперировать словами "исключительный" и "просветленный". И, конечно, слово "наградил" использовано неправильно.

— Круто!

Она выскочила из комнаты.

Естественно, дверь за собой она не закрыла.

Я пошел за ней.

Она уже стучала по клавиатуре, компьютер гудел на одном из моих столов времен Людовика XV; ее рыжие брови были нахмурены, а зеленые глаза прикованы к монитору, когда я занял свою позицию со скрещенными на груди руками и воззрился на нее.

— Да, что, Возлюбленный босс? — спросила она не переставая щелкать по клавишам.

Квинн уютно вытянулся на кровати и гипнотизировал балдахин.

Вся квартира была наполнена кроватями с балдахинами. Впрочем, а как иначе? Все-таки шесть спален, по три с каждой из сторон.

— Позвони Ровен Мэйфейр и скажи ей, что с тобой все в порядке. Как ты считаешь? Можешь это устроить? Женщина страдает.

— Облом! — клакити-клак.

— Мона, если ты действительно можешь это организовать, чтобы их успокоить… Михаэль страдает.

Она резко взглянула на меня и застыла.

Потом, не сводя с меня глаз, она схватила телефон, стоящий на столе справа, и так быстро набрала большим пальцем номер, что я не смог отследить движения.

Ох уж это поколение с их телефонами, снабженными кнопками. Подумаешь! Я могу выписывать пером такие завитушки, что не поверите, посмотрел бы я, как бы она справилась. И я никогда не пачкал пергамент чернилами.

— Да, Ровен, это Мона. — Истерический вскрик на другом конце провода. Мона напирает: — Со мной все в порядке. Я тут болтаюсь с Квинном. Погоди, не волнуйся обо мне. Мне намного лучше. Абсолютно. — Следует шторм конкретных вопросов. Мона его пресекает: — Ровен, слушай, я чувствую себя отлично. Да, это подобно чуду. Вроде того, что я позвоню тебе позже. Нет, нет, нет, — она напирает снова, — на мне одежда тетушки Куин, все идеально подходит. И ее туфли, действительно круто, будто у нее тонны этих туфель на высоких каблуках, да, и я никогда не носила такую обувь. Да, хорошо, нет, нет, нет, прекрати это, Ровен, и Квинн хочет, чтобы я их носила. Они современные и новые, действительно потрясающие. Люблю тебя. Люблю Михаэля и всех. Пока.

Шлепает трубку, кричащую голосом Ровен.

— Итак, это сделано, — сказал я. — Я действительно оценил твои усилия. — Я пожал плечами.

Она сидела с белым лицом — кровь схлынула с ее щек, и смотрела в пространство.

Я чувствовал себя задирой. Я был задирой. Я всегда был задирой. Все, кто меня знает, считают меня задирой. Кроме, наверное, Квинна.

Квинн сел на кровати.

— Что случилось, Офелия, — спросил он.

— Ты знаешь, я должна идти к ним, — сказала она, наморщив бровки. — У меня нет выбора.

— Что ты хочешь сказать? — спросил я. — Они только хотят развязать себе руки. Да, теперь, бесспорно, их руки еще крепче связаны.

— Нет, нет, нет, — сказала она. — Ради себя самой.

Ее голос и ее лицо внезапно стали безжалостными.

— Ради того, что я должна выяснить, — закончила она холодно, задрожав, будто в комнату ворвался ветер. — Я знаю, что она лгала мне. Лгала годами. Мне страшно подумать, как много она нагородила лжи. Я хочу заставить ее все мне рассказать.

— Это было ошибкой с моей стороны заставлять тебя говорить с ней? — спросил я.

— Офелия, — сказал Квинн. — Не торопи время. Теперь оно в твоем распоряжении.

— Нет, это должно было произойти, ты был прав, — сказала она мне. Но она дрожала. В ее глазах стояли слезы.

Сверхъестественные эмоции.

— Речь идет о женщине-дитя, — сказал я вполголоса. Мог ли я уже показать все Квинну? Что я видел: ее монстроидного отпрыска?

— Моя куколка, — сказал я, — нужны ли нам теперь секреты?

— Ты можешь рассказать ему, — сказала она, стараясь не расплакаться. — Господи! Я… Я хочу найти их! Если она знает, где они, если она скрывает это от меня…

Квинн наблюдал происходящее, держа мысли при себе. Но годы назад она говорила ему, что у нее был ребенок, и что она была вынуждена от него отказаться. Она объясняла, что произошла какая-то мутация. Но никогда не вдавалась в подробности.

В итоге и я увидел лишь взрослую женщину, которая явно не была человеком. Нечто чудовищное, вроде нас самих.

— Ты не хочешь рассказать нам все подробно? — нежно спросил я.

— Не сейчас, я не готова, нет, пока нет. — Она всхлипнула. — Я ненавижу это. Все, что с этим связано.

— Я лишь видел Ровен Мэйфейр, — сказал я. — Я видел ее в Обители Таламаски. С ней явно было что-то не так.

— Ну, естественно, с ней что-то было не так, — сказала она с некоторым раздражением. — Мне без разницы, что с ней произошло, когда она меня увидела. Так она видит нечто, не вызывающее в ней человеческих эмоций. Мне какое дело? Я не собираюсь жить с ней, как Квинн живет со своей семьей. Теперь я это понимаю. Это невозможно. Я не могу, как Квинн. Мне нужно законное имя. Мне нужны какие-то деньги…

— Оставь это на потом, — сказал я. — Нет необходимости обсуждать это прямо сейчас. Этой ночью я достаточно узнал Ровен и Михаэля, чтобы не беспокоить их понапрасну, заставляя сомневаться, не вредить им. Это было не просто. У меня к ним накопилось много вопросов. Но я оставил их при себе.

— Почему ты так о них беспокоишься? — спросила она.

— Потому что я забочусь о тебе и Квинне, — ответил я. — Ты меня обижаешь. Ты не знала, что я люблю тебя? Я бы не смог тебя создать, если бы не любил. Квинн много рассказывал о тебе, и еще до того, как я тебя увидел, я, конечно же, полюбил тебя.