Глядя на приближающихся всадниц, принцессе хотелось верить, что староста знает, о чем говорит. До сих пор, во всяком случае, слова его не расходились с делом, и обращались с ней, как с очень дорогим товаром. Судя по тому, что других рабов она на груженных данью телегах, отправленных селянами к условленному месту встречи с Девами Ночи, не видела, цена ее в их глазах и правда была высока. Хотя рабыня, сколь бы дорогой она ни была, всего лишь рабыня и есть… Но Батигар-то долго оставаться в рабстве не собиралась! Так или иначе, она удерет и вернется в Бай-Балан, а там… Что ей делать в городе, если Мгал к тому времени покинет его, она решительно не представляла и старалась над этим вопросом не задумываться. Сначала надобно суметь из плена вырваться, а уж потом…

— Бай-ай-йар! Бай-ай-йар! — Истошные вопли чернокожих наездниц огласили окрестности, и единороги с рыси перешли на шаг. Тонг, на котором сидела Батигар, испуганно запрядал ушами, возницы телег, сбившись вокруг Нжига, замерли, настороженно осматривая подъезжавших нгайй.

— Да не оскудеет чрево Матери Омамунги! Да прольются милости ее на живущих под Небесным шатром! — гортанным голосом воскликнула предводительница Дев, и всадницы, все как одна, бросив упряжь, вскинули руки в ритуальном приветствии.

— Мир вам, дочери Великой Матери! — провозгласил Нжиг, как и всадницы вздымая обе руки над головой. — Примите наши дары в благодарность за то, что позволено нам вкушать плоды земли вашей!

— Бай-ай-йар! Бай-ай-йар! — дружно ответили ему восемь всадниц и, соскользнув со спин единорогов, устремились к трем тяжело груженным телегам. Предводительница их направила своего зверя к группе селян, спрыгнула с высокого седла в нескольких шагах от Нжига и негромко заговорила со старостой, в руках которого откуда ни возьмись появились восковые дощечки с долговыми записями.

Восседавшей на тонге Батигар никто, казалось, не интересовался, и ей представилась прекрасная возможность рассмотреть своих будущих хозяек и единорогов, вблизи представлявших еще более диковинное зрелище, чем издалека. В существах этих, высотой превосходящих тонгов и сравнимых с дикими северными лошадями, безусловно было что-то от глегов. Чрезвычайно широкие и массивные, они были покрыты толстенной, похожей на роговые пластины кожей, пробить которую смогла бы, да и то с очень близкого расстояния, только арбалетная стрела. Маленькие глазки их смотрели с тупым упрямством и злобой, но в то же время видневшиеся в открытых, истекавших слюной пастях зубы были плоскими, предназначенными скорее для того, чтобы перетирать растительную пищу, чем рвать мясо и крошить кости. Стопы коротких столбообразных ног оканчивались тремя сросшимися, похожими на копыта пальцами и тоже наводили на мысль о том, что, несмотря на грозный облик и устрашающий рог, существа эти не являются хищниками, хотя покладистым характером и не отличаются. Наверно, приручить их ходить под высоким, рассчитанным на двух всадниц седлом стоило большого труда, и, переведя взгляд на Дев Ночи, Батигар отметила, что при ближайшем рассмотрении хрупкими они не казались. Черно-красные, мускулистые тела их отличала звериная грация, и если на единорогах они выглядели изящными и невесомыми, то рядом со значительно уступавшими им в росте селянами нгайи производили впечатление сошедших на землю богинь. «Вот так же, верно, выглядели и мы с Чаг среди скарусов», — подумала Батигар, но тут же постаралась отогнать от себя невеселые мысли. Предаваться в ее отчаянном положении грустным воспоминаниям — роскошь совершенно непозволительная.

Наблюдая за тем, как ловко полуобнаженные нгайи, одеяние которых состояло из коротких пестрых юбочек, ожерелий, ручных и ножных браслетов, навьючивают снятые с повозок тюки на единорогов, принцесса не сразу смогла взять в толк, как посылаемым некогда бай-балан-цами экспедициям удавалось причинить хоть какой-то вред этим воинственным девам. Однако вновь пришедшие ей в голову воспоминания о скарусах как будто подтверждали рассказы Нжига. По крайней мере длинные копья нгайй с широкими, листоподобными наконечниками вряд ли пробили бы сплошной бронзовый нагрудник или пластинчатый доспех, и, сойдись Девы Ночи с исфа-тейскими гвардейцами без своих единорогов, не сносить бы им голов…

— Эй, рабыня, слезай с тонга! Дальше поедешь на гвейре!

Принцесса вздрогнула, не сразу сообразив, что это к ней обращается закончившая переговоры с Нжигом предводительница Дев Ночи.

— Тебе говорю, слезай! — повторила нгайя и повернулась к ближайшей чернокожей девушке, тащившей от телег огромную плетеную корзину. — Шигуб, помоги ей взобраться в седло! Поручаю тебе присматривать за новой рабыней!

Батигар послушно спрыгнула с тонга и двинулась к коротко остриженной девице, скуластое лицо которой можно было бы назвать красивым, если бы не нанесенный цветной глиной рисунок, придававший ему зверское выражение. Впрочем, лица, как и тела, были разрисованы у всех нгайй, и, вероятно, от этого они не производили впечатление голых, да и сами себя таковыми не чувствовали.

— Женщина моря? Хорошо. На гвейр ездить нет? Море гвейр нет, я знать! Шигуб улыбнулась, обнажив ровные, сияющие белизной зубы. Выхватив из висящих у пояса ножен широкий клинок, полоснула по стягивавшим запястья Батигар веревкам и легонько толкнула пленницу в спину. — Держать седло рука. Крепко. Упасть — мертв.

— Ничего, удержусь как-нибудь, — проворчала Батигар и двинулась к единорогу, решив, что прежде чем бежать, ей, хочешь не хочешь, придется научиться управлять этими жуткими тварями.

Услышав лязг засова, Мгал поднял голову и уставился на дверь. Двое стражников, войдя в камеру, вставили в настенные державы факелы и, опасливо поглядывая на узника и стараясь не поворачиваться к нему спиной, вышли в коридор. Дверь за собой они не затворили, и северянин понял, что сейчас его навестят высокопоставленные особы, по приказу которых он был доставлен сюда из «Счастливого плавания».

Кожа двух вошедших в камеру мужчин свидетельствовала о том, что это уроженцы империи Махаили, причем один из них, оставшийся у двери с обоюдоострым топориком в руках, — телохранитель. Третий, круглое, чисто выбритое лицо которого прямо-таки лучилось добродушием, был облачен в черно-белые одеяния, наподобие тех, что носили чиновники Бай-Балана. Едва переступив порог камеры, он подозрительно втянул носом воздух и, уверившись, что воняет в подземелье в самом деле скверно, воскликнул:

— Ужасно! Какой смрад! Какая грязь! Какое безобразие! Что может подумать о городском судье, в ведении которого находится тюрьма, чужеземец, побывав в столь отвратительном месте? А ведь городской судья — это я!

«Стало быть, эта хитрая хрюшка и есть Мартог», — беззлобно подумал Мгал, поднимаясь со скамьи навстречу пришедшим.

— Не буду уверять, что рад случаю свести знакомство. Обстановка не располагает благодарить за гостеприимство. К слову сказать, и приглашен я сюда был недостаточно вежливо.

— О да! Как я понимаю тебя, почтеннейший Мгал-чужеземец! Достойный человек, попав в место, где держат преступников, имеет основания возмущаться и негодовать. Увы, виной всему ужасное недоразумение! Посланные мною олухи все перепутали и, вместо того чтобы передать приглашение, набросились, оглушили и притащили сюда, как куль с зерном, уважаемого гостя нашего города. Мерзавцы! Я строго спрошу с них! Нет им прощения, как нет его и мне!