воруете наш хлеб, скот, траву, топчете посевы. Уходите или будете истреблены все. Вам не перехитрить нас. Мы — лес, из-за каждого дерева которого подкарауливает вас гибель.

Тщетно! Объединить варварские племена, которые даже в самые мирные времена враждовали между собой, свести их вместе — это был гигантский труд, по-своему заслуживающий уважения. Но римским колонистам это удалось.

Бойи, легко возбудимые люди, надеявшиеся на скорый приход Ганнибала (словно бы не Пиренеи перешел Ганнибал, а уже Альпы) и на близкое избавление от чужеземного гнета, рассчитывавшие, что римское правительство, занятое войной с Карфагеном, не сможет найти достаточно средств для борьбы еще и с ними, быстренько поднялись по сполоху, напали на обе колонии и заставили поселенцев, а также триумвиров, направленных для распределения земель между колонистами, бежать в Мутину.

Там римляне оказались в осаде и, не видя пока другого средства к избавлению, решили начать переговоры с противником. Бойи, однако, к ужасу колонистов, вместо «цивилизованного обмена мнениями» попросту захватили в плен римских представителей, чтобы впоследствии обменять их на своих, взятых заложниками. Баш на баш!

Против восставших галлов была брошена «резервная армия» Луция Манлия, обладателя свирепой жестокости. Он жаждал чтобы его легионеры омыли мечи варварской кровью. «Вонючие варвары, мы вам покажем, как надо воевать!».

Но галлы уже кое чему научились. Давать преимущество римлянам два против одного они уже не желали. И поскольку муштровать своих воинов у них времени не было, да и опытных центурионов, которые в римских легионах свистками и палками, словно дирижеры, ловко заполняют легионерами бреши в первом ряду, у них не имелось, то они решили напасть в местности, где римляне не сумеют построиться и бой тогда разобьется на череду индивидуальных поединков. В которых слабосильные римляне галлам не чета.

Итак, в один прекрасный день, получив известие об осаде Мутины и о судьбе послов, отправленных к бойям, претор Луций Манлий — тот самый, которому была поручена оборона Северной Италии, он же счастливый обладатель всех симптомов безнадежного слабоумия, — спешно направился к Мутине. Луций Манлий был очень доволен своей должностью, свободой, положением в обществе, деньгами — иными словами, всей своей жизнью. Наместник провинции. Большая рыба, плавающая в своем маленьком пруду. Он был реалистом. Он считал, что в этом его сила и уникальность. Всю свою жизнь он гордился своей смелостью и хитростью, своей твердостью и жестким характером. Но не сегодня.

Единственная дорога к осажденному галлами городу вела через глухие, сумрачные леса, заваленные валежником, и каждое дерево здесь взывало к бою, вооружению, сопротивлению, ударам и натиску. Эти чащобы, казалось, были полны беззвучного шепота, зовущего красться, прятаться, подслушивать и таиться, ступать бесшумно, подстерегать и губить. От этого леса так и веяло холодной угрозой, тяжелой, как взгляд исподлобья, заставляющий томиться и холодеть, пойманный обернувшимся человеком. «Ах ты, темный, вероломный лес», — подумал Манлий.

Не лучшее место для схватки, но другого пути нет. С какой бы радостью претор сейчас перенесся в Рим, где сухо, тепло, светло… и безопасно. Увы, в эти мгновения Рим был так же далеко, как и луна. Если не дальше.

Да уж! Страшное место! Этак недолго напороться на варварское копье!

Вот здесь бойи, ведомые вождем Магалом, по прозвищу «Кровавый топор», и устроили свою засаду. Атака варваров была сродни удару молотом. Упали подрубленные деревья, преградив путь легионам, раздался звериный вой и началась кутерьма. Залп стрел и дротиков в упор. Галлы, в ожидании врага, лежали в кустах, затаившись, и внезапно выскочили, громко улюлюкая, и яростно набросились на римлян. Исторгаемый тысячами глоток, их боевой клич напоминал завывания демонов в преисподней. Именно в такие моменты, как этот, решалась судьба большинства сражений. Стоит легионерам дрогнуть, и варвары превратят их в кровавое месиво.

Римлянам были видны оскаленные зубы нападающих лохматых громил, капли пота на лбу, заточенные лезвия их боевых топоров. Крутые парни с севера в костюмах из звериных шкур. Чужаки от которых исходит смесь угрозы и уверенности. Опасные. Возглавляли эту орду четверо совершенно голых воинов «маньяков», чьи тела были раскрашены белой и синей краской. Их свирепый оскал, их рост и физическая сила, полное отсутствие страха, не говоря уже об одежде, — все это вселяло ужас.

Соперники схлестнулись в боевом вихре. Тотчас раздались крики боли и ужаса, звон клинков, пронзительные вопли. Великанистые верзилы, горячие парни, рубили без жалости и пощады, навстречу им подымались хрупкие клинки коротких гладиев, но что могли они сделать против огромных секир в сильных руках? Легионеров охватило безумие, паника, давка, в которой солдаты не могли толком работать мечом.

Орудуя смертоносными боевыми топорами, свирепые варвары косили воинов Рима, словно сухую траву. Солдаты добивали своих раненых товарищей или в отчаянии сами падали на мечи. Римляне дрогнули и побежали. Так как остаться здесь — значило умереть. С большим трудом и огромными потерями Манлий прорвался к поселению Таннет неподалеку от реки Пад; там римляне наспех построили укрепления. Потери были колоссальные. При бегстве римляне бросили не только своих убитых и раненых, но и оставили в руках свирепых галлов своих легионных орлов. «Бежали робкие грузины» — как выразился поэт.

Это сломало все планы. Разбитый в пух и прах легион Манлия был чисто римским (а не союзническим). Консул Публий Корнелий Сципион, разинув рот от изумления, чтобы избежать негативного развития ситуации, вынужден был так же один из своих «римских» легионов, готовящихся к отправке в Марсель, перебросить в Геную. Для того, чтобы охладить горячие головы в Северной Италии. И, чтобы быстро перебросить этот легион, консулом, обладавшим упрямством осла, была задействована целая армада из шестидесяти грузовых кораблей.

Тут надобно заметить, что спокойный настрой и простые мужицкие манеры Публия нравились всем, от рядовых легионеров до трибунов. И даже сенаторам нравился этот слабоумный. Гней, его брат, был человеком того же сорта.

Зато теперь римляне, впавшие в угрюмость, уже не имели достаточного количества войск, чтобы встретить Ганнибала на Роне и вынуждены были объявить «вторую волну мобилизации». Более того, галлы из коренной Галлии, движимые патриотическими чувствами и племенной солидарностью, резко расхотели вместе с римлянами воевать против Карфагена. Так что восстание бойев и инсумбров смешало все карты.

Для сна или остроумия больше времени не было. Приходилось шевелиться. В заранее назначенный день из Рима и окрестных городов и селений к Капитолийскому холму начали стекаться военнообязанные. Это называется патриотизмом. Капитолий был по цивилизованному замощен булыжником, в камнях этой наклонной мостовой даже были высечены желоба для отвода огромного количества мочи с сильным запахом, которую кони, эти царственные