Поблизости от Дунайского канала, в зеленой буферной зоне, с конца XVIII века один за другим открывались летние кафе, музыкальные шалманы и танцевальные залы вроде знаменитого Kursalon Hübner в Городском саду, где так часто звучали вальсы Штрауса. В результате Donaukanal и сформировал главный – пусть относительно скромный, зато несомненно веселый – речной променад, ставший западной границей обширной области всеобщих парковых развлечений. Историк граф Луи-Клер де Сент-Олер писал в книге “Воспоминания о моем посольстве в Вену”: “По окончании рабочего дня… каждый ремесленник надевает приличный костюм и отправляется с женой и детьми в один из бесчисленных ресторанчиков, рассеянных по цветущему раздолью орошаемых Дунаем угодий, чтобы съесть жареную курицу… В центральной части каждого парка имеется обширная танцевальная площадка. Оркестрами, игравшими на этих площадках вальсы и отрывки из опер, не гнушались дирижировать Штраус и Ланнер [22]”. Вальсы и оперы с симфониями пополам и теперь любимые венские мелодии; изучение плакатов на рекламных тумбах выявляет соотношение по крайней мере 1:4 не в пользу рок-музыки и эстрады. Одна москвичка, моя добрая знакомая, оказавшись в Вене, как-то подметила: “Кажется, в России только и делают, что таскаются на попсовые концерты, а в Австрии, похоже, все ведут высокодуховную жизнь”. Может, это и не совсем так, но тенденция обозначена верно. Еще один француз, историк культуры Марсель Брион, сообщал о подробностях вошедших в Вене в массовую моду с начала XIX века водных забав: “Число небольших судов и лодок на Дунае непрерывно возрастает, а речные прогулки становятся предпочтительным времяпровождением венцев: одни из них скользят по воде, увлекаемые свежим попутным ветром, другие же поднимают бокал вина или кружку пива за здоровье храбрых навигаторов, глядя на них с нависших над Дунаем террас питейных заведений”. Храбрых навигаторов не счесть и сейчас. Придунайская Вена, конечно, стала другой, но не изменилась в главном: она предназначена для выходных, а не для будней, для праздных, а не для трудовых дней. Зачем еще нужен Дунай, если не скользить свободно по его волне под парусом, так, чтобы тебя увлекал в неизвестность попутный ветер?

В то же время город, веками вынужденный демонстрировать своенравной реке свои жизнестойкость и водонепроницаемость, конечно, пестовал идею мнимого господства человека над природой. Открытие в Вене питавшегося альпийскими ледяными ручьями водопровода улучшило санитарную ситуацию и бытовые условия. Собственно, именно после преодоления примерно в середине XIX века этого гигиенического рубежа европейские столицы и превратились в города в современном понятии: вслед за чистыми руками, ватерклозетами и отмытыми мостовыми появились проспекты и бульвары, набережные и многоэтажные кварталы, возникли модернизм и югендстиль с их острым интересом к новым архитектурным и художественным технологиям. Как акведуки древнего Рима, канализационные трубы явились проводниками прогресса, только индустриальной эпохи; трубы усовершенствовали городские фонтаны; во славу водопроводов воздвигались памятники, фрагментами которых становились аллегорические фигуры покоренных и, значит, переставших быть жизненно важными рек.

Вена. Курсалон. Начало XX века.

Такой монумент, воздвигнутый в 1846 году фонтан Ausrtiabrunnen, стоит на венской площади Фрайунг: страну – обладательницу чистой питьевой воды олицетворяет статуя Афины Паллады в шлеме, с копьем и щитом, а побежденную стихию обозначают фигуры четырех главных рек империи. Теперь-то один лишь Дунай и сохранил Австрии верность. В эпоху Нового времени устройство подобного памятника неизбежно представлялось другим, и вот пример: композиция фонтана Рек (другое название – фонтан Провидения) на площади Нойер-Маркт. Фигура Провидения, символ удачи и здравого смысла, посажена на высокий пьедестал, как любят писать искусствоведы, “в сложном повороте”. По краям фонтанной чаши помещены аллегорические изображения дунайских притоков – Ибс и Морава явлены в облике прелестных юных дев, Траун выглядит юношей с острогой, а Энс обращен в мускулистого старца с веслом на плече. Скульптор Георг Доннер проявил известную геополитическую робость – все четыре речки впадают в Дунай всего-то в сотне-другой километров от Вены.

Гидрография определяет местоположение Вены так: 1929-й километр правого берега Дуная; примерно треть речного пути к морю позади. Непостижимым образом город, столетиями обладавший сильнейшим государствообразующим магнетизмом, редкостной центростремительной силой, на исходе второго тысячелетия своей истории вернулся к началу начал, оказавшись, как и в римские времена, неподалеку от границы. Но, может быть, такой Вена оставалась всегда? “За Ландштрассе начинается Азия”, – утверждал в свое время Клеменс Меттерних [23]. В ту пору, когда всемогущего канцлера Австрии называли “кучером Европы”, район Ландштрассе был простонародной окраиной Вены. Мнительным аристократам казалось, что сельская дорога из императорского дворца через венгерские степи ведет прямиком в Сибирь.

Предрассудки давно развеяны, однако явственно заметно вот что: вскоре после Вены Дунай, мутное австрийское зеркало, перестает быть одомашненной немецкой рекой, текущей меж комфортных холмов и расчерченных на сельскохозяйственные парцеллы долин. В географическом отношении Европа все еще остается центральной, но в общечеловеческом смысле перестает быть западной. Я точно скажу вам, когда исчезла, испарилась эта надежда стать западом: 1 ноября 1921 года, в тот день, когда потерявшего шансы вернуться на престол бывшего уже императора и короля Карла I Габсбурга – Карла Последнего – вместе с беременной супругой усадили на британский корабль Glowworm и отправили вниз по Дунаю, в заморское изгнание. Вероятно, Дунаю никогда не доводилось провожать более печального путника. Карл простился с рекой навсегда: через пять месяцев он скончался от воспаления легких на острове Мадейра.

Не успевает окончиться Дунайский город, как начинается Donau Auen: национальный парк “Пойма Дуная” узкой лентой вытянулся вдоль левого берега реки до самой Словакии. Парк охраняет то, что австрийцы при регулировке Дуная недоурегулировали, – заливные луга и заболоченные земли, это один из последних уголков Старого Света, где, как утверждают экологи, сохраняется биосфера заливных пойм. Nibelungengau, “страна детей тумана”, подходит тут к последней черте. Небо теряет глубокую голубизну, пейзаж уже невозможно живописать красками пасторали, лошадки, пасущиеся по берегам, превращаются в мустангов, а молочные коровки оборачиваются дикими быками. Между мировыми войнами Вену и Братиславу связывал трамвайный маршрут, сейчас поездка по автобану из одной дунайской столицы в другую не займет и часа. Цивилизационные перепады уже не так резки, как когда-то, но разница чувствуется. Если говорить цинично, то я обозначил бы ее так: в сорока километрах к востоку от Вены мир, в котором самыми прибыльными предприятиями считались нацистские концлагеря, сменяется миром, где все еще свежи воспоминания о кровавых островах ГУЛАГа. Но скажу и по-другому, мягче: территория вальса уступает место территориям, где царят чардаш, коло и жок.