Вечер четверга – репетиция вечера пятницы, только горожане выглядят еще более довольными: вечером четверга у них не просто все, а ВООБЩЕ ВСЕ впереди. Включая, конечно, вечер пятницы.

Удивительно все же, как я люблю всю эту человеческую суету, включая еженедельное веселье-по-расписанию (при условии надлежащего оформления, конечно, то есть чтобы культурненько отдыхали и выглядели при этом потомками ангельского блуда, а не гамадрилами-оборотнями, воспитывавшимися на лагерных задворках) – люблю, пока бегу мимо, при условии, что никто никогда не заставит меня вливаться в этот дружный коллектив. Но уже и не заставит, пожалуй, поздно меня заставлять.

Но какая же летняя ночь – недавно была вокруг, а теперь уже за окном. Плюс двадцать один, и воздух пахнет всем самым прекрасным, что есть на земле, сбывшимся и несбывшимся, вперемешку. И ветер. И где-то вдалеке грохочет – вряд ли гроза, скорей чей-то сон про грозу.

Но я-то слышу.

Такая странная штука эта ваша органическая жизнь на планете Земля. Но ради таких ночей (и ради того незнакомца, кому сейчас снится гроза) уже имело смысл ее затевать.

На улице такой ветер, что город, того гляди, улетит нафиг весь, целиком, роняя на землю отдельные черепицы и все, что плохо прилажено.

От этого у меня в кои-то веки ощущение, что я справляюсь.

Как-как, сутки напролет носом в компьютер. А ты? – И я тоже сутки напролет носом в компьютер, обрабатываю фотографии. Глаза, – говорит, – болят, света белого не вижу, в сад почти не выхожу.

Но ты вообще понимаешь, – говорю, – что это и есть счастье? Высшая его октава, круче не бывает.

И он расплывается в просветленной улыбке: – Да, конечно. Да.

может парализовать и тело, и ум. Вопрос только в том, остается ли в этом параличе нечто способное действовать. Очень круто, когда оно есть. Оно – воля. Иного моста в бессмертие из этого нашего адочка я пока не могу вообразить.

с материальным миром не должна превышать сумму коммуникаций с духом. В идеале коммуникации с духом должны в нашей жизни преобладать. Переизбыток материального ослабляет и отупляет. Портит хорошую вещь – сознание. А этого допустить никак нельзя.

Спасти в такой ситуации могут техники, позволяющие поддерживать непрерывную связь с духом. Одно только наблюдение за собственным дыханием способно обезвредить даже такое ужасное действие как посещение гипермаркета. Друг мой рассказывал, как во время пребывания в каком-то (буддистском, скорей всего) монастыре с целью спасения от всего сразу, получил совет стирать носки Бога. Ну, как будто не свои грязные носки полощешь под краном, а Бог (нечто немыслимое и непостижимое, для удобства обозначаемое этим словом) эти носки извозюкал и попросил тебя помочь. Так ненавистная стирка превратилась в своего рода молитву, и этот метод работает для него до сих пор, порой достаточно грязную кофейную чашку за Богом вымыть, чтобы прийти в состояние бодрого деловитого блаженства.

Когда речь идет о таких как бы по умолчанию всем понятных, а на самом деле всеми понимаемых по-разному предметах, как «материя» и «дух» (в нашем частном случае, на самом деле подобных как бы базовых, но при этом индивидуально интерпретируемых штук навалом), надо предварительно договариваться, что мы имеем в виду.

А тут штука, конечно, не в том, ЧТО делать/не делать. А в том КАК.

Еще проще – что мы при этом чувствуем.

В моем понимании, ключевые слова «вдохновение» и «расчет».

Вдохновение – всегда возгорание внутреннего огня, ради которого мы здесь собрались.

Расчет – всегда дань нашей принадлежности материальному миру. Эта дань неизбежна, пока мы телесны, но следить, чтобы она не стала непомерно велика – наша ответственность.

Именно ответственность. И именно наша. Самая трудная из ответственностей, потому что о ней поди еще догадайся.

Один человек рассказывал мне, что печет пироги, когда хочет, чтобы тяжесть бытия отпустила. И это совершенно правильный ход для человека, которому нравится печь пироги. «Нравится» означает, что человек чувствует в процессе душевный подъем, как бы он сам для себя это ни описывал.

А можно, условно говоря, каждый вечер смотреть на звезды, и никакого толку. Когда, к примеру, человек, глядящий на звезды, осознанно или неосознанно обещает себе за эти поглядушки более высокую ступень в некоторой воображаемой «духовной» иерархии, где всякий взгляд в небо – плюс одно очко, а главный приз – место на вершине пищевой пирамиды, где в качестве пищи сам господь бог. Звучит нелепо, но слушайте, почти вся правда о нас звучит нелепо. Мы просто не привыкли честно ее озвучивать.

Разобраться во всем этом гораздо трудней, чем кажется.

Вот, предположим, водопроводчик пришел в гости к приятелю и внезапно сам, без просьб и посулов, рванул чинить капающий кран в приятельской ванной, потому что того требует его внутреннее чувство гармонии (он и слов-то таких возможно не знает), потому что ему сладок момент устранения неполадки, и бросаясь чинить кран, наш водопроводчик рвется к этой тайной сладости исправления поломанного, а вовсе не к бутылке, которую возможно поставит ему приятель (поставит или нет, значения не имеет, потому что изначально причина действия не она). Так вот, этот водопроводчик занят служением духу, хотя ему самому в голову такая дурость ни за что не придет.

Гонорар вообще ничего не меняет – при условии, что первым импульсом, началом действия не был расчет на него. А если расчет был, последующее отсутствие гонорара тоже не превращает действие в бескорыстное задним числом.

А, скажем, поэт, который при сочинении стишка держит в голове формат определенного издания или даже просто вкус важного для него эксперта, и пишет с учетом известных ему требований, ради похвалы и признания в группе из, предположим, всего пяти человек, изводит себя служением материи, хотя о деньгах и прочих благах, мы понимаем, речь не идет. Это неважно. Важно, что поэтом руководит расчет, точка.

Видите, как все сложно?

А на самом деле оно еще сложнее. Хотя настолько просто, что дальше некуда уже.

и более-менее убедительная иллюзия ее стабильности даются человеку не за какие-то там заслуги и не в качестве лукавого адского пряника, за который придется Страшно-Ужасно-Платить. А просто как условия новой задачи. Что ты будешь делать со своим избытком, дружок? На что его употребишь?

Для современного условно сытого условно цивилизованного человека сострадание (в любой из множества существующих форм, кому чего ближе, умозрительное, теоретическое тоже, в общем, засчитывается, потому что оно – первый шаг и всяко лучше, чем ничего) к другому – не книжная добродетель, придуманная условными попами и их подпевалами, а норма. Довольно новая, надо сказать, норма. Еще, мне кажется, мало кто научился воспринимать способность к состраданию именно как норму, а не как добродетель.