дипломатическом мире романтического союза. «Но сколько шума ни наделала эта разыгравшаяся перед войной пикантная история, война отодвинула на задний план и многое гораздо более невинное», – добавляет мемуарист[381].

Итак, в 1920 г. Михайловский и Коростовец вновь встретились в Лондоне. Коростовец жил тогда в небольшом, типично английском коттедже, окружённый комфортом и спокойствием. «Он нисколько не походил на суетливого и озабоченного дипломата, каким я в последний раз видел его у Скоропадского в Киеве. Коростовец был весьма приветлив и вспоминал свои пессимистические прогнозы в начале Февральской революции, которые теперь, увы, сбывались»[382].

Они говорили о России, о революции, о союзниках. Коростовец спрашивал у Михайловского, согласен ли он с мнением Нольде, что революция в России продлится ещё не меньше десяти лет. Нольде говорил, что русские люди, попавшие за границу, должны на долгое время забыть о родине и приспособиться к эмигрантскому существованию. Сам Коростовец, основываясь на своём опыте дипломатической работы в Китае и Персии, полагал, что Нольде прав. Ни русские белогвардейцы, ни западные союзники, по его мнению, неспособны были быстро разгромить большевиков. Белогвардейский лагерь раздирается внутренними противоречиями. Союзники в настоящий момент больше всего думают о разделе России на сферы влияния. Поэтому представления Коростовца о будущем были очень мрачными, он не верил в искренность «союзнических чувств»[383].

Но при этом Михайловский добавляет, что не мог забыть деятельности Коростовца в Киеве. Он отмечал, что «так рисовал себе мрачную картину раздела России её бывшими союзниками Коростовец, сам принимавший участие в «пробном разделе» на Украине во времена Скоропадского, когда он стремился заменить немецкую оккупацию союзнической»[384].

Иван Яковлевич в этом разговоре живо интересовался деятельностью «белой дипломатии», высказывал резко отрицательное отношение к бывшему министру иностранных дел Сазонову, который в своё время удалил его со службы. О нём он говорил так: «человек избитых трафаретов и совершенно растерялся в теперешнем положении»[385]. Но сам Коростовец не желал участвовать в борьбе с советской властью. Он перешёл на положение частного лица, хотя и поддерживал связи с английским Министерством иностранных дел. Чиновники Форин Офиса даже «советовались с ним по персидским и китайским делам».

По словам Михайловского, Сазонов упал бы в обморок, если бы узнал, что английский МИД перерывает свои архивы времён Петра Великого и вырабатывает новую политику в балтийском вопросе по старым образцам, чтобы окончательно отрезать Россию от Балтийского моря. Михайловский узнал об этом от Коростовца, который так прокомментировал это сообщение: «Я им в глаза смеюсь по поводу этих планов, и что они и не заметят, как исчезнут Балтийские государства, и что они только теряют время на подобные пустяки»[386]. Такое неожиданное заявление царского дипломата говорит как о его осведомлённости в политике английских властей по отношению к странам Восточной Европы, так и о противоречиях в его взглядах по вопросу о разделе России. Но и здесь он оказался провидцем. Не прошло и двадцати лет, как СССР поглотил мелкие прибалтийские государства.

Вернёмся в 1920 год. Как сообщает мемуарист, Коростовец, «…который служил в каком-то частном предприятии в Лондоне… через год во время эвакуации Крыма уехал по поручению одного крупного коммерческого английского общества на Дальний Восток»[387].

Далее Михайловский продолжал: «Любопытно, что Коростовец на своих визитных карточках писал «Late Russian minister in Persia» (бывший российский посланник в Персии), не упоминая своих подвигов при Скоропадском, причём по-английски слово «late» звучало крайне двусмысленно, означая как «бывший», так и «покойный». Это дало нам, в свою очередь, предлог посмеяться над Коростовцом, когда на другой день я застал в своём отеле подобную «похоронную визитную карточку». Быть может, это тоже была Witz (шутка, острота) дипломата, любившего эксцентричность, или же случайная ошибка. Как бы то ни было, – пишет автор, – если во времена Скоропадского Коростовец всё ещё надеялся на новый благоприятный для России поворот судьбы, теперь он впал в совершенное отчаянье и вместе с Нольде превратился в эмигранта задолго до того, как все русские за границей сделались таковыми»[388]. Однако, несмотря на трагические повороты в деятельности Коростовца и его ранний отход от борьбы, Михайловский всё же твёрдо уверен в том, что тот был «одним из самых умных наших дипломатов»[389]. За границей Коростовец активно публикуется на русском, английском и немецком языках. В 1923 г. издал книгу «Страница из истории русской дипломатии», в которой обобщил ранее изданные воспоминания о поездке в качестве секретаря Витте в 1905 г. на конференцию в Портсмут. В его фонде сохранились многочисленные вырезки из иностранных и русских эмигрантских газет с интервью по различным внешнеполитическим вопросам и рецензии на его труды. Все это он тщательно собирал. В 1921 г. дипломат вернулся в Китай, называемый им второй Родиной. Сохранились воспоминания «русских китайцев» о его пребывании там. «Прибыл он сюда временно, совершая деловую поездку. В его лице русская колония в Пекине приобрела интересного гостя, видевшего весьма многое на своём веку и умевшего хорошо об этом рассказать. Я в своей жизни редко встречал такого, как он, живого и увлекательного собеседника. Он мог рассказать много интересного и о смутных «боксёрских» днях 1900 г… Свои мемуары о Портсмутской конференции он опубликовал в Лондоне на английском языке… Прожив много лет в Китае, И.Я. Коростовец внёс свой ценный вклад в русскую синологию: хорошо известна его книга на русском языке «Китай и его цивилизация». В пекинской типографии мы печатали его мемуары «Россия на Дальнем Востоке», обильно снабжённые интересными иллюстрациями… Находясь теперь в Пекине, И.Я. Коростовец собирал материалы для описания Внешней Монголии»[390]. Иван Яковлевич являлся одним из главных учредителей Русского благотворительного общества в Пекине. В его фонде сохранилось письмо членов Общества от 24 октября 1924 г. с сожалением по поводу его отъезда из Пекина[391]. В Китае остался и его сын от первого брака – Флавий с женой Марией Павловной, дочерью известного китаиста и дипломата П.С. Попова, поэтессой русского Зарубежья. Жили они на территории Посольского квартала, в домах бывшего посольства Австро-Венгрии[392]. Известно об одном их сыне, внуке Ивана Яковлевича – Марке. Потом семья переехала в Австралию, где и оказалась часть архива русского дипломата.

Последние годы жизни он провёл во Франции. Работал над воспоминаниями, подводя итог своей деятельности. В начале рукописи «Доброе старое время» он писал: «Все кругом меня, особенно бюрократы, охвачены зудом писания мемуаров. Их пишет как бывший министр, так и его камердинер; клоун и кулачный боец, даже павшие монархи – их теперь немало – принялись