что он – не убийца, то нам обоим отсюда прямая дорога в органы – рассказывать друг про друга и про нашу интересную встречу. Для вас, деточка, это не трагедия. Вы в случае чего легко объясните свое присутствие в этом доме – у вас и ключ есть, и благословение хозяйки. А вот мне пришлось бы, прямо скажем, туговато. Так что я предпочитаю дать все необходимые объяснения вам прямо на месте – в надежде, что вы мне поверите и не пойдете по инстанциям. Понятно я объясняю, деточка?

– Понятно, понятно, – покивала я. – Чего ж тут не понять. Только вот почему вы думаете, что я вам поверю?

– Я не думаю, деточка, – серьезно ответил он. – Я не сказал: «Думаю». Я сказал, что у меня есть надежда. Вы согласны меня выслушать?

– Еще бы! – сказала я.

– Я приехал сюда в прошлую среду, – начал он, – чтобы окончательно обо всем договориться и подписать все бумаги. Все шло прекрасно, но тут этот малосимпатичный молодой человек, агент Добрынина, потребовал изменить ряд условий предварительного контракта. Я не мог на это пойти. Я позвонил Добрынину и спросил, какова его позиция. Он предложил встретиться и все обсудить. Мы договорились на субботу, я пригласил его пообедать и заказал столик в «Савое». Мы должны были встретиться в три, но в начале третьего он позвонил мне, извинился и сказал, что прийти не сможет. Объяснил, что у него внезапно изменились планы, что ему очень жаль, но это не от него зависит... Вообще он, в отличие от этого неприятного агента, казался вполне воспитанным молодым человеком. Потом он сказал, что не хочет в ближайшее время отлучаться из дому, и спросил, не соглашусь ли я зайти к нему сам. Я согласился – это моя работа.

Он немного помолчал и продолжил:

– Я пришел примерно без десяти три, на часы я, к сожалению, не посмотрел, – может, чуть позже. Дверь была открыта. Не настежь, но довольно заметно. Я позвонил, но мне никто не открыл. И тут, деточка, я хочу спросить вас: знаете ли вы, что делает Господь с человеком, когда хочет его погубить?

– Лишает разума... – машинально пробормотала я.

– Правильно. Лишает разума. И бдительности. Я потерял бдительность. У вас тут спокойно, палестинцев не видно... Ну с чего, скажите, пожалуйста, я надумал войти? Нет, сначала я, конечно, позвонил еще раз. Никакого ответа. Я удивился – мы ведь только что договаривались. В квартире играла музыка. Громкая музыка. Я подумал, что Добрынин не слышит звонка, а дверь нарочно открыл заранее, потому что знал, что может не услышать. Еще перед выходом я взял лист бумаги и набросал что-то вроде плана-сметы. Там были отмечены все наши расхождения с его агентом. Словом, я все подготовил заранее, чтобы не сидеть и не переливать из пустого в порожнее. В такси я достал этот листок и стал проверять, не упустил ли чего-нибудь, потому что, знаете, всякое бывает. Теперь, деточка, слушайте очень внимательно. Когда нелегкая понесла меня в эту квартиру, в одной руке у меня был портфель, а в другой – этот листок. В прихожей я на минуту остановился – достать носовой платок и вытереть лицо: в такси я ужасно вспотел, жара у вас тут, между прочим, как у нас... Портфель я поставил на пол, а листок положил на него. С того места комнаты почти совсем не видно. Помню, я еще подумал насчет двери вот что: может, он нарочно открывает ее, чтобы устроить сквозняк, от духоты... Потому что в этот момент сильно подуло, и в кухне, справа от меня, взлетели занавески. Я сделал два шага вперед, а оттуда, деточка, большой кусок комнаты просматривался отлично. Я успел разглядеть все – и тело, и мерзкую бумажонку на стене. Помогать там было уже некому...

– В милицию вы звонить не стали... – продолжила я.

– А вы бы стали на моем месте, деточка? Вот – труп, вот – листовка, а вот – еврей! Славная картинка! Я быстро оценил обстановку и понял, что надо бежать. Я даже не стал срывать эту гнусную бумажонку – хотя у меня чесались руки, – потому что не хотел входить в комнату. Там трудно было не наследить и не испачкаться – там такое творилось!.. Я сделал те самые два шага назад... Портфель, разумеется, стоял на месте – куда бы он мог деться, а вот листочка на нем не было. Его сдуло сквозняком, и он наверняка валялся где-то рядом, но видно его не было, а я не мог терять ни минуты. Я схватил портфель и выскочил за дверь. Потом изобразил на лице спокойствие, вышел на улицу и поехал в гостиницу. Конечно, листок меня беспокоил, но не особенно. Почему не особенно? А все потому же. Кого Господь хочет погубить, делает ослом. Это был бланк нашей фирмы, сверху – шапка и все такое. Прямой путь ко мне. Но это меня не волновало. Старый осел! Я рассуждал так: ведь листок мог оказаться в квартире Добрынина когда угодно. О наших переговорах знала масса народа – никакого секрета тут не было. Ну, значит, когда-то где-то я передал Добрынину этот листок, а он принес его домой... Я не учел одной мелочи, – он горестно покачал головой. – Там был проставлен курс рубля к доллару по МВБ на тот злосчастный день. Мало того! Курс изменился утром этого дня, а на следующий день – еще раз. Этот несчастный листок становился прямым указанием на то, что я был в квартире убитого в тот самый день. Я понял, что, если его найдут, – конец! Все это дошло до меня через десять минут после того, как я оттуда ушел. Но не возвращаться же! Я пришел в гостиницу, быстро собрал вещи, выписался и переехал к друзьям. Проще всего было улететь в тот же день. Но тут я представил себе, что может из этого выйти: мои записи найдут, выяснят, что я уехал, и окончательно уверятся в том, что это сделал я... Мне-то будет все равно, а вот здешним евреям совсем не все равно! Нет, так я поступить не мог. Я решил пока пересидеть в тихом месте и посмотреть, что будет. В конце концов, израильского адвоката я всегда смогу добиться, а уж он разберется! Я был почти уверен, что криминалисты найдут мой листок,