смело накладываемых теней». Ответ на этот вопрос дают биографические материалы, письма, дневники писателя. Ни Хажди-Мурат, ни Марья Дмитриевна не выражали заветных идей и взглядов позднего Толстого (непротивление злу силой, опрощение, помощь бедным, физический труд и т. д.).

Думается, любование Толстого Хаджи-Муратом и очевидные симпатии к нему носили в большей степени душевный и эстетический, а не духовный характер. Подобные симпатии были у Толстого в свое время к Анне Карениной, что еще не дает повода говорить о ее праведности. Всем художественным строем «Анны Карениной» и прямыми высказываниями о романе Толстой утверждал обратное: главная героиня его произведения заблудилась, ее охватил дух лжи и неправды, и поэтому она гибнет не только физически, но и нравственно. Следовательно, можно с уверенностью утверждать, что в дневнике и в записной книжке Толстой, говоря о «типе, который у него предвосхитил Чехов» имел в виду не принцип изображения праведников, а художественный метод более правдоподобного и близкого реальной действительности изображения обыкновенных хороших людей. Праведники – это исключительные положительные люди и исключительные положительные литературные персонажи, о чем красноречиво свидетельствуют жизнь и творчество и Толстого, и Чехова.

2. Повесть «Фальшивый купон» – цикл мини-житий авторских праведников

Для желающих осмыслить толстовское понимание праведничества важна повесть «Фальшивый купон», представляющая собою как бы целый цикл маленьких житий праведников. По предположению исследователей, работа над этим произведением была начата Толстым еще в конце 1880-х годов и продолжалась с некоторыми перерывами до 1904 г. Основная положительная идея «Фальшивого купона», думается, вполне ясно выражена самим писателем в дневниковой записи от 12 июня 1898 г.: «Непротивление злу не только потому важно, что человеку должно для себя, для достижения совершенства любви, поступать так, но еще и потому, что только одно непротивление прекращает зло, поглощая его в себе, нейтрализует его, не позволяет ему идти дальше, как оно неизбежно идет, как передача движения упругими шарами, если только нет той силы, которая поглощает его .Деятельное христианство не в том, чтобы делать, творить христианство, а в том, чтобы поглощать зло» (курсив мой. – А. Т.) (53:197).

Эта идея прежде всего воплощена в образе Марии Семеновны, первой в ряду праведников «Фальшивого купона». Ее детская кротость, принципиальный отказ обороняться («непротивление злу силою»), подчеркнутый той деталью, что она не подняла руки для защиты от нападения, а наоборот, прижала их к груди, оказались способными изменить жизнь даже такого закоренелого разбойника и убийцы, как Степан Пелагеюшкин. Вместо физического сопротивления Толстой изображает «духовную» защиту своей героини: «Ох, великий грех. Что ты? Пожалей себя. Чужие души, а пуще свою губишь… О-ох! – вскрикнула она» (36: 33). Таким образом вводится в художественный мир произведения представление о высшей жизненной правде, останавливающее инерцию движения зла, до этого момента увеличивающегося и распространяющегося, словно снежный ком. В связи с этим может возникнуть предположение о расширении художественного пространства Толстого до трехмерного объема, то есть о появлении «божественной» вертикали. Однако глубже вникнув в суть текста «Фальшивого купона», уже невозможно это утверждать.

Дело в том, что Мария Степановна воплощает образец авторского типа праведника, соединяя в себе черты многих прежних героев писателя, принадлежащих к этому типу, как бы подытоживая их жизнепонимания, их «жития». Обстоятельства жизни (одна кормит и обслуживает отца, бывшего чиновника и пьяницу, и семью сестры) и портретная характеристика («сморщенная, худая, пятидесятилетняя женщина») вполне определенно напоминают Пашеньку из повести «Отец Сергий». Обе героини выражают идею бескорыстного трудового подвига, постоянного служения для материального блага ближних. Внутренним источником и вдохновителем Марии Семеновны в ее служении ближним является, по свидетельству текста произведения, ее убежденность в том, что «жить так лучше».

Показательно, что первым своеобразным моментом проявления ее праведничества Толстой, как и в случае с другими авторскими праведниками, выставляет ее неверие в Бога, в Небесное Царство. На вопрос хромого портного, жившего у нее, о награде за ее добрые дела «на том свете», она отвечает: «Про это нам неизвестно» (36: 26). Следовательно, в образе Марии Семеновны опять-таки олицетворяется любимая толстовская идея «царства Божия на земле», осуществляемая героями-атеистами. Как и Нехлюдов, Мария Семеновна в качестве доказательства своей правды приводит Нагорную проповедь из Евангелия (причем, думается, имеется в виду не вся Нагорная проповедь, а именно нехлюдовский объем ее восприятия, точнее, сокращение Евангелия, которое подробно рассматривалось выше). Итак, правда Марии Семеновны – правда «человеческая», а не «божеская», организующая лишь двухмерное, горизонтальное художественное пространство.

Отречение от Церкви определяет «обращение» на путь подлинного праведничества в толстовском его понимании и других действующих лиц «Фальшивого купона». Речь идет прежде всего о хромом портном, ученике Марии Семеновны, и его собственных учениках и последователях Иване Чуеве и шестидесяти четырех крестьянах его села. Достойно внимания, что хождение в церковь и почитание икон дается Толстым как грех в ряду таких, как курение, пьянство и сквернословие, пагубность которых мужики поняли после чтения «пяти глав Матвея». Сектанты, воспринимавшиеся Нехлюдовым как лучшие люди духовно больного общества, становятся в 1900-е годы истинно праведными людьми для самого Толстого.

Особый интерес представляет сцена в церкви, описывающая религиозные споры священника-миссионера Мисаила и сектантов. Обе спорящие стороны не верят в Бога. Об атеизме в собственном смысле этого слова мужиков-сектантов уже говорилось. Неверие отца Мисаила на протяжении повести подчеркивается многократно. Поэтому не случайно, что толстовский священник не в состоянии ничего возразить, даже опираясь на Священное Писание, против элементарных и типичных сектантских уловок и искажений Евангелия, ответы на которые в дореволюционной России знали не только простые священники и миряне, но и гимназисты. Очевидно, образ отца Мисаила был призван развивать в тексте «Фальшивого купона» антицерковную тему, поднятую еще в «Отце Сергии». Однако и в том и в другом произведении под видом православного священнослужителя реальным предметом художественной критики писателя стал не православный человек, а собственно толстовское представление о православии, о Церкви. Следовательно, вряд ли уместно однозначно и прямолинейно ставить в заслугу Толстому или, наоборот, критиковать писателя за его антиклерикализм применительно к «Фальшивому купону», ибо, хотя этот антиклерикализм принадлежит, с одной стороны, к сфере «тенденции», общих художественно оформленных намерений автора повести (включение хождения в церковь в перечень грехов), но, с другой – все-таки не попадает в сферу подлинных и конкретных художественных реализаций их (доказательством чего служит развертывание в повести образа отца Мисаила). Таким образом, делается понятной сложность (но не противоречивость самой себе или действительности, как обычно считают) толстовской концепции праведничества, в которой заложена и «субъективная», и «объективная» правды, отражающие различные стороны и проявления духовной жизни человека.

Эпизод с отцом Мисаилом